дела; но все-таки король обращался с ним подружески и даже рассказал, что его 
папаша-король был очень хорошего мнения о прадедушке герцога и вообще обо всех 
герцогах Бриджуотерских и часто приглашал их во дворец; однако герцог долго еще 
дулся, пока наконец король не сказал ему:

– Похоже, что нам с вами долго придется просидеть на этом плоту, герцог, так 
что какой вам смысл обижаться? Только хуже будет. Я ведь не виноват, что не 
родился герцогом, и вы не виноваты, что не родились королем, – зачем же 
расстраиваться? Надо всегда пользоваться случаем и устраиваться получше – вот я 
про что говорю, такое у меня правило. Неплохо, что мы с вами сюда попали, – еды 
тут много, жизнь привольная. Будет вам, герцог, давайте вашу руку, и помиримся!

Герцог пожал ему руку, и мы с Джимом очень этому обрадовались. Вся неловкость 
сразу пропала, и нам стало гораздо легче, потому что нет ничего хуже, как 
ссориться на плоту; самое главное, когда плывешь на плоту, – это чтобы все были 
довольны, не ссорились и не злились друг на друга.

Я довольно скоро сообразил, что эти бродяги никакие но герцог и не король, а 
просто-напросто обманщики и мошенники самого последнего разбора. Но только я 
ничего им не сказал, даже и виду не подал, а помалкивал, и все. Это всего лучше 
– так и врагов не наживешь, и в беду не попадешь. Хотят, чтобы мы их звали 
королями и герцогами, ну и пускай себе, лишь бы между собой не ссорились; даже 
и Джиму говорить про это не стоило, так что я ему ничего и не сказал.

Если я не научился от отца ничему хорошему, зато научился ладить с такими, как 
он: самое разумное – это не мешать им, пускай делают, что хотят.

Они стали нам задавать разные вопросы – все допытывались, для чего мы так 
укрыли плот и почему стоим днем, вместо того чтобы плыть дальше, – может, Джим 
беглый? Я им сказал:

– Господь с вами! Да разве беглый негр побежит на Юг?

Они согласились, что но побежит. Мне надо было как-нибудь вывернуться, и я 
начал рассказывать:

– Мои родные жили в округе Пайк, в штате Миссури, там я и родился, только все 
они умерли, кроме меня, папаши и брата Айка. Папаша решил все бросить и 
переехать на житье к дяде Бену; у него маленькая ферма в сорока четырех милях 
ниже Нового Орлеана. Папаша совсем обеднел, и долгов у него тоже было порядком, 
так что, когда он окончательно со всеми рассчитался, у него осталось 
всего-навсего шестнадцать долларов да наш негр Джим. С такими деньгами никак 
нельзя было доехать за тысячу четыреста миль, хотя бы и третьим классом. Ну, а 
когда река поднялась, папаше вдруг повезло: он поймал этот самый плот, и мы 
решили добраться на нем до Орлеана. Только папашино счастье недолго 
продержалось – ночью пароход наскочил на передний конец плота, и мы все 
попрыгали в воду и нырнули под колеса; мы-то с Джимом ничего – выплыли, а 
пьяный папаша и братец Айк, которому было всего четыре года, – они оба так и 
потонули. Ну, следующие дня два у нас было много хлопот, потому что всякие люди 
подплывали к нам в лодках и хотели забрать у меня Джима, говорили, что он, 
должно быть, беглый негр. Теперь мы днем все больше стоим, а ночью нас никто не 
трогает.

Герцог сказал:

– Предоставьте это мне – я найду какой-нибудь способ, чтобы нам плыть днем, 
если понадобится. Я все обдумаю и решу, как это устроить. На сегодня пускай все 
останется так, как есть: мы, разумеется, не собираемся плыть днем мимо города – 
нам от этого может не поздоровиться.

К вечеру нахмурилось: похоже было, что собирается дождь; зарницы то и дело 
вспыхивали на краю неба, и листья затрепетали – сразу было видно, что идет 
гроза. Герцог и король отправились с ревизией в шалаш – поглядеть, какие у нас 
там постели. У меня был соломенный тюфяк – лучше, чем у Джима; он спал на 
маисовом, а в маисовом тюфяке всегда попадаются кочерыжки и больно колют бока, 
а когда перевертываешься, то маисовая солома шуршит, словно катаешься по куче 
сухих листьев, и шум такой, что поневоле просыпаешься. Так вот, герцог решил, 
что он возьмет себе мой тюфяк, но король ему не позволил. Он заметил:

– Мне кажется, вы бы сами должны были понять, что мой сан выше и потому мне не 
подобает спать на маисовом тюфяке. Ваша светлость возьмет себе маисовый тюфяк.

Мы с Джимом опять было испугались, думали – вдруг они снова поссорятся, и очень 
обрадовались, когда герцог сказал:

– Моя судьба быть втоптанным в грязь железной пятой деспотизма. Несчастья 
сокрушили мой некогда гордый дух: я уступаю и покоряюсь – таков мой жребий. Я 
один на всем свете обречен страдать; что ж, я и это перенесу.

Мы двинулись в путь, как только совсем стемнело. Король велел нам держаться