поближе к середине реки и не зажигать фонаря, пока мы не проплывем мимо города. 
Скоро мы завидели маленькую кучку огней – это и был город – и в темноте 
благополучно проскользнули мимо него. Проплыв еще три четверти мили, мы 
вывесили наш сигнальный фонарь, а часам к десяти поднялся ветер, полил дождь, 
загремел гром, и молния засверкала вовсю; а король велел нам обоим стоять на 
вахте, пока гроза не пройдет. Потом они с герцогом забрались в шалаш и улеглись 
спать. Я должен был сторожить после полуночи, только я все равно не лег бы, 
даже если бы у меня была постель, потому что не каждый день приходится видеть 
такую грозу.

Господи, как бушевал ветер! И каждую секунду или две вспыхивала такая молния, 
что становились видны белые гребешки волн на полмили кругом, и острова – словно 
пыльные сквозь сетку дождя, и деревья, которые гнулись от ветра; а потом как 
трахнет – бум! бум! бах! тра-та-та-та-та! – гром ударит, раскатится и затихнет, 
а потом – р-раз! – опять вспыхнет молния, и опять удар грома. Меня несколько 
раз чуть не смыло волной с плота, но я разделся догола, и теперь мне все было 
нипочем. Насчет коряг нам беспокоиться тоже не приходилось: молния то и дело 
сверкала и освещала все кругом, так что коряги нам довольно хорошо были видны, 
и мы всегда успевали повернуть плот в ту или другую сторону и обойти их.

У меня, видите ли, была ночная вахта, но только к этому времени мне здорово 
захотелось спать, и Джим сказал, что посторожит за меня первую половину ночи; 
на этот счет он всегда был молодец, говорить нечего. Я заполз в шалаш, но 
герцог с королем так развалились и раскинули ноги, что мне некуда было 
деваться; я лег перед шалашом, – на дождь я не обращал никакого внимания, 
потому что было тепло и волны теперь были уже не такие высокие. Часов около 
двух, однако, опять поднялось волнение, и Джим хотел было меня разбудить, а 
потом передумал; ему показалось, что волны стали ниже и беды от них не будет; 
но он ошибся, потому что вдруг нахлынула высоченная волна и смыла меня за борт. 
Джим чуть не помер со смеху. Уж очень он был смешливый, другого такого негра я 
в жизни не видывал.

Я стал на вахту, а Джим улегся и захрапел; скоро гроза совсем прошла, и как 
только в домиках на берегу зажегся первый огонек, я разбудил Джима, и мы с ним 
ввели плот в укромное место на дневную стоянку.

После завтрака король достал старую, замызганную колоду карт, и они с герцогом 
уселись играть в покер по пяти центов за партию. А когда им надоело играть, они 
принялись «составлять план кампании», как это у них называлось. Герцог порылся 
в своем саквояже, вытащил целую кипу маленьких печатных афиш и стал читать нам 
вслух. В одной афише говорилось, что «знаменитый доктор Арман де Монтальбан из 
Парижа прочтет лекцию „О науке френологии“ – там-то и там-то, такого числа, 
такого-то месяца, вход десять центов, – и будет „составлять определения 
характера за двадцать пять центов с человека“. Герцог сказал, что он и есть 
этот самый доктор. В другой афише он именовался „всемирно известным трагиком, 
исполнителем шекспировских пьес, Гарриком Младшим из лондонского театра 
«Друри-Лейн“. В овальных афишах он под другими фамилиями тоже проделывал разные 
удивительные вещи: например, отыскивал воду и золото с помощью орехового прута, 
снимал заклятия и так далее. В конце концов он сказал:

А все-таки трагическая муза мне всего милей. Вам не годилось выступать на сцене,
 ваше величество?

– Нет, – говорит король.

– Ну, так придется, ваше бывшее величество, и не дальше чем через три дня, – 
говорит герцог. – В первом же подходящем городе мы снимем зал и представим 
поединок из «Ричарда Третьего» и сцену на балконе из «Ромео и Джульетты». Как 
вам это нравится?

– Я конечно, стою за всякое прибыльное дело, но только, знаете ли, я ведь 
ничего не смыслю в актерской игре, да и видеть актеров мне почти не приходилось.
 Когда мой папа приглашал их во дворец, я был еще совсем мальчишкой. А вы 
думаете, вам удастся меня научить?

– Еще бы! Это легче легкого.

– Ну, тогда ладно. У меня давно уже руки чешутся – хочется попробовать 
что-нибудь новенькое. Давайте сейчас же и начнем.

Тут герцог рассказал ему все, что полагается: кто такой был Ромео и кто такая 
Джульетта, и прибавил, что сам он привык играть Ромео, так что королю придется 
быть Джульеттой.

– Так ведь если Джульетта совсем молоденькая, не покажется ли все-таки странно, 
что у нее такая лысина и седые баки?

– Ну что вы! Не беспокойтесь – этим деревенским олухам и в голову не придет 
усомниться. А потом, вы же будете в костюме, это совсем другое дело: Джульетта 
на балконе, вышла перед сном полюбоваться на луну, она в ночной рубашке и