собрался улизнуть, как повстречал вас на окраине города и вы мне сказали, что 
за вами погоня, и попросили вам помочь. А я ответил, что у меня тоже 
неприятности, и предложил удирать вместе. Вот и вся моя история… А у вас что 
было?

– Я тут около недели проповедовал трезвость, и вес женщины мною нахвалиться не 
могли – и старухи и молоденькие, – потому что пьяницам я таки задал жару, могу 
вам сказать; я набирал каждый вечер долларов пять, а то и шесть – по десять 
центов с носа, дети и негры бесплатно, – и дело у меня шло все лучше да лучше, 
как вдруг вчера вечером кто-то пустил слух, что я и сам потихоньку 
прикладываюсь к бутылочке. Один негр разбудил меня нынче утром и сказал, что 
здешний народ собирается потихоньку и скоро они сюда явятся с собаками и 
лошадьми, дадут мне полчаса, чтобы я отошел подальше, а там пустятся за мной в 
погоню; и если поймают, то вымажут в дегте, обваляют в пуху и перьях и прокатят 
на шесте. Я не стал дожидаться завтрака – что-то аппетит пропал.

– Старина, – сказал молодой человек, – мы с вами, пожалуй, могли бы 
объединиться и орудовать вместе… Как по-вашему?

– Я не прочь. А вы чем промышляете главным образом?

– По ремеслу я наборщик; случается, торгую патентованными лекарствами, выступаю 
на сцене, – я, знаете ли, трагик; при случае занимаюсь внушением мыслей, 
угадываю характер по руке, для разнообразия даю уроки пения и географии; бывает,
 и лекцию прочту, – да мало ли что еще! Берусь за все, что ни подвернется, лишь 
бы не работать. А вы по какой части?

– В свое время я много занимался врачеванием. Исцелял возложением рук паралич, 
раковые опухоли и прочее – это мне всего лучше удавалось; могу недурно гадать, 
если разузнаю от кого-нибудь всю подноготную. Проповедую тоже, обращаю в 
христианство; ну, и молитвенные собрания по моей части.

Довольно долго они оба молчали, потом молодой человек вздохнул и сказал:

– Увы!

– Это вы насчет чего? – спросил лысый.

– Подумать только, что я довел себя до такой жизни и унизился до такого 
общества! – И он принялся тереть уголок глаза тряпкой.

– Скажите, пожалуйста, чем же это общество для вас плохо? – спрашивает лысый 
этак свысока и надувшись.

– Да, для меня оно достаточно хорошо, ничего другого я не заслужил, кто виноват 
в том, что я пал так низко, когда стоял так высоко! Никто, кроме меня самого. Я 
вас не виню, господа, вовсе нет; я никого не виню. Я все это заслужил. Пусть 
равнодушный свет доконает меня; я знаю одно – где-нибудь я найду себе могилу. 
Пускай свет довершит свое дело, пускай отнимет у меня все – моих близких, мое 
достояние, все, все решительно, но этого он отнять не сможет! Когда-нибудь я 
лягу в могилу, забуду обо всем, и мое бедное, разбитое сердце наконец 
успокоится.

А сам все трет глаза тряпкой.

– А, подите вы с вашим разбитым сердцем! – говорит ему лысый. – Чего вы нам 
тычете под нос ваше разбитое сердце? Мы-то тут при чем?

– Да, я знаю, что вы тут ни при чем. Я не виню вас, господа, я сам так низко 
пал – да, сам довел себя до этого. Мне и следует страдать – по справедливости 
следует, я вовсе не жалуюсь.

– Откуда же это вы так низко пали? Значит, было откуда падать?

– Вы мне не поверите… люди никогда мне не верят… но довольно об этом… не стоит! 
Тайна моего рождения…

– Тайна вашего рождения? Это вы про что?

– Господа, – очень торжественно начал молодой, – я вам открою мою тайну, я 
чувствую к вам доверие! По происхождению я – герцог!

Джим вытаращил глаза, услышав это; да и я, должно быть, тоже. А лысый сказал:

– Да что вы! Быть не может!

– Да, да! Мой прадед, старший сын герцога Бриджуотерского, в конце прошлого 
века бежал в Америку, чтобы дышать чистым воздухом свободы. Он женился тут и 
умер, оставив единственного сына; и почти в то же время умер его отец. Второй 
сын покойного герцога захватил титул и поместье, а малолетний наследник остался