– И много было убитых, Бак?

– Да! То и дело кого-нибудь хоронят. Но не всех же убивают. У папы в ноге сидит 
крупная дробь, только он не обращает внимания, но думает об этом, и все. Боба 
тоже здорово полоснули ножом, и Том был ранен раза два.

– А в этом году кого-нибудь убили, Бак?

– Да, у нас одного и у них одного. Месяца три назад мой кузен Бад поехал через 
лес на ту сторону роки, а оружия с собой не захватил – такая глупость! – и 
вдруг в одном глухом мосте слышит за собой топот; смотрит – за ним скачет 
плешивый Шопердсон с ружьем в руках, скачет, а седые волосы развеваются по 
ветру. Баду надо было соскочить с лошади да спрятаться в кусты, а он решил, что 
старик его не догонит, и так они скакали миль пять во весь дух, а старик все 
нагонял; наконец Бад видит, что дело плохо, остановил лошадь и повернулся лицом 
к старику, чтобы пуля попала не в спину, а в грудь, а старик подъехал поближе и 
убил его наповал. Только недолго ему пришлось радоваться: не прошло и недели, 
как наши его уложили.

– По-моему, этот старик был трус, Бак.

– А по-моему, нет. Вот уж нет! Среди Шепердсонов нет трусов, ни одного нет! И 
среди Грэнджерфордов тоже их нет. Один раз этот старик честно дрался с тремя 
Грэнджерфордами и в полчаса одолел их. Все они были верхом, а он соскочил с 
лошади и засел за кучей дров, а лошадь поставил перед собой, чтобы загородиться 
от пуль. Грэнджерфорды с лошадей не слезли, все гарцевали вокруг старика и 
палили в него, а он палил в них. И он и его лошадь вернулись домой израненные и 
в крови, зато Грэнджерфордов принесли домой одного убитым, а другого раненым, 
он умер на следующий день. Нет, сэр, если кому нужны трусы, так нечего и время 
тратить искать их у Шепердсонов – там таких не водится!

В следующее воскресенье мы все поехали в церковь, мили за три, и все верхом. 
Мужчины взяли с собой ружья, – Бак тоже взял, – и держали их между коленями или 
ставили к стенке, чтобы были под рукой. И Шопердсоны тоже так делали. Проповедь 
была самая обыкновенная – насчет братской любви и прочего тому подобного, такая 
все скучища! Говорили, что проповедь хорошая, и когда ехали домой, все 
толковали про веру да про добрые дела, про благодать и предопределение и не 
знаю еще про что, так что мне показалось, будто такого скучного воскресенья у 
меня еще никогда в жизни не было.

Через час после обеда или около того все задремали, кто в кресле, кто у себя в 
комнате, и стало еще скучней. Бак со своей собакой улегся на траву и крепко 
уснул на солнышке. Я пошел в нашу комнату и сам хотел было вздремнуть. Смотрю, 
тихая мисс София стоит на пороге своей комнаты, что рядом с нашей; она позвала 
меня к себе в комнату, тихонько затворила дверь и спрашивает, люблю ли я ее, а 
я сказал, что люблю; а потом она спросила, могу ли я исполнить одну ее просьбу 
и никому об этом не говорить, и я сказал, что могу. Тогда она сказала, что 
забыла свое Евангелие в церкви, оставила его на скамье между двумя другими 
книгами, так но схожу ли я потихоньку за этой книгой, и не принесу ли ее сюда, 
только никому ничего не говоря. Я сказал, что принесу. И вот я потихоньку 
выбрался из дому и побежал по дороге; смотрю – в церкви никого уже нет, кроме 
одной или двух свиней: дверь никогда не запиралась, а свиньи летом любят 
валяться на тесовом полу, потому что он прохладный. Если вы заметили, 
большинство людей ходит в церковь только по необходимости, ну а свиньи – дело 
другое.

Ох, думаю, тут что-то неладно; не может быть, чтобы она так расстроилась из-за 
Евангелия. Я потряс книжку, смотрю – из нее выскочил маленький клочок бумаги, а 
на нем написано карандашом: «В половине третьего». Я стал еще искать, но ничего 
больше не нашел. Я так ничего и не понял, взял и положил бумажку обратно, а 
когда вернулся домой и поднялся наверх, мисс София стояла в дверях своей 
комнаты и ждала меня. Она втащила меня в комнату и закрыла дверь, потом стала 
перелистывать Евангелие, пока не нашла записку, а когда прочла ее, то очень 
обрадовалась, и не успел я опомниться, как она схватила меня за плечи, обняла и 
сказала, что я самый лучший мальчик на свете и чтобы я никому ничего не говорил.
 И щеки у нее засветились, она вся покраснела и от этого стала очень 
хорошенькой. Меня сильно разбирало любопытство, и, переведя дух, я сейчас же 
спросил, о чем была записка; а она спросила, читал я ее или пет, а я сказал, 
что не читал. Тогда она спросила, у мою ли я читать по-писаному, а я сказал, 
что но умею, разно только если написано печатными буквами, и она тогда сказали, 
что в записке ничего особенного не было, это просто закладка, и чтобы я шел 
играть.

Я пошел к реке, раздумывая обо всем этом, и вдруг заметил, что за мной идет мой 
негр. Когда мы отошли от доя а настолько, что нас нельзя было увидеть из окна, 
он оглянулся по сторонам, а потом подбежал ко мне и говорит:

– Мистер Джордж, не хотите ли пойти со мной на болото? Я вам покажу целую кучу 
водяных змей.