Тогда будет уже светло; а когда станешь просить, чтобы вам помогли, говори, что 
у твоих родных озноб и жар. Не будь дураком, а то опять догадаются, в чем дело. 
Мы тебе добра хотим, так что ты уж отъезжай от нас еще миль на двадцать, будь 
любезен. Туда, где фонарь горит, не стоит ехать – это всего-навсего лесной 
склад. Слушай, твой отец, наверно, бедный, я уж вижу, что ему не повезло. Вот, 
смотри, я кладу золотую монету в двадцать долларов на эту доску – возьмешь, 
когда подплывет поближе. Конечно, с нашей стороны подлость тебя оставлять, да 
ведь и с оспой тоже шутки плохи, сам знаешь.

– Погоди, Паркер, – сказал другой, – вот еще двадцать от меня, положи на доску….
 Прощай мальчик! Ты так и сделай, как мистер Паркер тебе говорит, тогда все 
будет в порядке.

– Да, да, мальчик, верно! Ну, прощай, всего хорошего. Если где увидишь беглого 
негра, зови на помощь и хватай его – тебе за это денег дадут.

– Прощайте, сэр, – говорю я, – а беглых негров я уж постараюсь не упустить.

Они поехали дальше, а я перелез на плот, чувствуя себя очень скверно; ведь я 
знал, что поступаю нехорошо, и понимал, что мне даже и не научиться никогда 
поступать так, как надо; если человек с малых лет этому не научился, то уж 
после его не заставишь никак: и надо бы, да он не может, и ничего у него не 
получится. Потом я подумал с минуту и говорю себе: постой, а если б ты поступил,
 как надо, и выдал бы Джима, было бы тебе лучше, чем сейчас? Нет, говорю себе, 
все равно было бы плохо; я так же плохо себя чувствовал бы, как и сейчас. Какой 
же толк стараться делать все как полагается, когда от этого тебе одно только 
беспокойство; а когда поступаешь, как не надо, то беспокойства никакого, а 
награда все равно одна и та же. Я стал в тупик и ответа не нашел. Ну, думаю, и 
голову больше ломать не стану, а буду всегда действовать, как покажется 
сподручней. Я заглянул в шалаш. Джима там не было. Я оглядел весь плот – его не 
было нигде. Я крикнул:

– Джим!

– Я здесь, Гек! Их больше не видно? Говори потише.

Он сидел в реке за кормой, один только нос торчал из воды. Я сказал ему, что их 
больше не видно, и он влез на плот.

– Я ведь все слышал и скорей соскользнул в воду; хотел уже плыть к берегу, если 
они причалят к плоту. А потом, думаю, опять приплыву, когда они уедут. А 
здорово ты их надул, Гек! Ловкая вышла штука! Я тебе вот что скажу, сынок: 
по-моему, только это и спасло старика Джима. Джим никогда этого тебе не забудет,
 голубчик!

Потом мы стали говорить про деньги. Очень недурно заработали – по двадцати 
долларов на брата. Джим сказал, что теперь мы можем ехать на пароходе третьим 
классом и денег нам вполне хватит на дорогу до свободных штатов и что двадцать 
миль для плота сущие пустяки, только ему хотелось бы, чтобы мы были уже там.

И рассвете мы причалили к берегу, и Джим все старался спрятаться получше. Потом 
он целый день увязывал наши пожитки в узлы и вообще готовился к тому, чтобы 
совсем расстаться с плотом.

Вечером, часов около десяти, мы увидели огни какого-то города в излучине на 
левом берегу.

Я поехал в челноке узнать, что это за город. Очень скоро мне повстречался 
человек в ялике, который ловил рыбу. Я подъехал поближе и спросил:

– Скажите, мистер, это Каир?

– Каир? Нет. Одурел ты, что ли?

– Так какой же это город?

– Если тебе хочется знать, поезжай да спроси. А будешь тут околачиваться да 
надоедать, так смотри – ты у меня получишь!

Я повернул обратно к плоту. Джим ужасно расстроился, но я ему сказал, что 
следующий город, наверно, и будет Каир.

Перед рассветом нам попался еще один город, и я опять хотел поехать на разведку,
 только берег тут был высокий, и я не поехал. Джим сказал, что Каир не на 
высоком берегу. А я про это позабыл. Для дневной остановки мы выбрали заросший 
кустами островок, поближе к левому берегу. Я начал кое о чем догадываться. И 
Джим тоже. Я сказал:

– Может, мы прозевали Каир в тумане тогда ночью?