– Ну и ладно. Мне-то что! Я только говорю: по-дурацки получается все-таки… 
Слушай, а женщин мы тоже будем убивать?

– Ну, Бен Роджере, если бы я был такой неуч, я бы больше молчал. Убивать 
женщин! С какой же это стати, когда в книжках ничего подобного нет? Приводишь 
их в пещеру и обращаешься с ними как можно вежливей, а там они в тебя 
малопомалу влюбляются и уж сами больше не хотят домой.

– Ну, если так, тогда я согласен, только смысла в этом не вижу. Скоро у нас в 
пещере пройти нельзя будет: столько набьется женщин и всякого народу, который 
дожидается выкупа, а самим разбойникам и деваться будет некуда. Ну что ж, валяй 
дальше, я ничего не говорю.

Маленький Томми Барнс успел уже заснуть и, когда его разбудили, испугался, 
заплакал и стал проситься домой к маме, сказал, что больше не хочет быть 
разбойником.

Все подняли его на смех и стали дразнить плаксой, а он надулся и сказал, что 
сейчас же пойдет и выдаст все наши тайны. Но Том дал ему пять центов, чтобы он 
молчал, и сказал, что мы все сейчас пойдем домой, а на будущей неделе соберемся 
и тогда кого-нибудь ограбим и убьем.

Бен Роджерс сказал, что он не может часто уходить из дому, разве только по 
воскресеньям, и нельзя ли начать с будущего воскресенья; но все мальчики решили,
 что по воскресеньям грешно убивать и грабить, так что об этом не может быть и 
речи. Мы уговорились встретиться и назначить день как можно скорее, потом 
выбрали Тома Сойера в атаманы шайки, а Джо Гарпера – в помощники и разошлись по 
домам.

Я влез на крышу сарая, а оттуда – в окно уже перед самым рассветом. Мое новое 
платье было все закапано свечкой и вымазано в глине, и сам я устал как собака.



Глава III

Ну и пробрала же меня утром старая мисс Уотсон за мою одежду! Зато вдова совсем 
не ругалась, только отчистила свечное сало и глину и такая была печальная, что 
я решил вести себя это время получше, если смогу. Потом мисс Уотсон отвела меня 
в чулан и стала молиться, но ничего не вышло. Она велела мне молиться каждый 
день – и чего я попрошу, то и дастся мне. Но не тут-то было! Я пробовал. Один 
раз вымолил себе удочку, только без крючков. А на что она мне сдалась, без 
крючковто! Раза три или четыре я пробовал вымолить себе и крючки, но ничего 
почему-то не вышло. Как-то на днях я попросил мисс Уотсон помолиться вместо 
меня, а она обозвала меня дураком и даже не сказала, за что. Так я и не мог 
понять, в чем дело.

Один раз я долго сидел в лесу, все думал про это. Говорю себе: если человек 
может вымолить все, что угодно, так отчего же дьякон Уинн не вымолил обратно 
свои деньги, когда проторговался на свинине? Почему вдова не может вымолить 
серебряную табакерку, которую у нее украли? Почему мисс Уотсон не помолится, 
чтоб ей потолстеть? Нет, думаю, тут что-то не так. Пошел и спросил у вдовы, а 
она говорит: можно молиться только о «духовных благах». Этого я никак не мог 
понять; ну, она мне растолковала; это значит: я должен помогать другим и делать 
для них все, что могу, заботиться о них постоянно и совсем не думать о себе. И 
о мисс Уотсон тоже заботиться, – так я понял.

Я пошел в лес и долго раскидывал умом и так и этак и все не мог понять, какая 
же от этого польза, разве только другим людям; и решил в конце концов не ломать 
над этим голову, может, как-нибудь и так обойдется. Иной раз, бывало, вдова 
сама возьмется за меня и начнет рассказывать о промысле божием, да так, что 
прямо слеза прошибает; а на другой день, глядишь, сэр Уотсон опять за свое и 
опять собьет меня с толку. Я уж так и рассудил, что есть два бога: с богом 
вдовы несчастный грешник еще как-нибудь поладит, а уж если попадется в лапы 
богу мисс Уотсон, тогда спуску не жди. Все это я обдумал и решил, что лучше 
пойду под начало к богу вдовы, если я ему гожусь, хотя никак не мог понять, на 
что я ему нужен и какая от меня может быть прибыль, когда я совсем ничего не 
знаю, и веду себя неважно, и роду самого простого.

Моего отца у нас в городе не видали уже больше года, и я совсем успокоился; я 
его и видеть-то больше не хотел. Трезвый, он, бывало, все меня колотит, 
попадись только ему под руку; хотя я по большей части удирал от него в лес, как 
увижу, что он околачивается поблизости. Так вот, в это самое время его выловили 
из реки, милях в двенадцати выше города, – я слыхал это от людей. Во всяком 
случае, решили, что это он и есть: ростом утопленник был как раз с него, и в 
лохмотьях, и волосы длинные-предлинные; все это очень на отца похоже, только 
лица никак нельзя было разобрать: он так долго пробыл в воде, что оно и на лицо 
не очень было похоже. Говорили, что он плыл ко реке лицом вверх. Его выловили 
из воды и закопали на берегу. Но я недолго радовался, потому что вспомнил одну