Пускай все меня назовут подлым аболиционистом[2 - Аболиционист – борец за 
отмену рабства негров.], пускай презирают за это – наплевать. Я никому не скажу,
 да и вообще я туда больше не вернусь. Так что валяй рассказывай.

– Так вот, видишь ли, как было дело. Старая хозяйка – это мисс Уотсон – все ко 
мне придиралась, просто жить не давала, а все-таки обещала, что в Орлеан меня 
ни за что не продаст. Но только я заметил, что последнее время около дома все 
вертится один работорговец, и стал беспокоиться. Поздно вечером я подкрался к 
двери, – а дверь-то была не совсем прикрыта, – и слышу: старая хозяйка говорит 
вдове, что собирается продать меня в Орлеан[3 - Имеется в виду американский 
город Новый Орлеан (штат Луизиана), в устье реки Миссисипи; в первой половине 
XIX в.– крупный порт рабовладельческого Юга, один из центров торговли рабами], 
на Юг; ей бы не хотелось, но только за меня дают восемьсот долларов, а против 
такой кучи денег где же устоять! Вдова начала ее уговаривать, чтобы она меня не 
продавала, только я-то не стал дожидаться, чем у них кончится, взял да и дал 
тягу.

Спустился я с горы; думаю, стяну лодку где-нибудь на реке выше города. Народ 
еще не спал, вот я и спрятался в старой бочарне на берегу и стал ждать, пока 
все разойдутся. Так и просидел всю ночь. Все время кто-нибудь шатался 
поблизости. Часов около шести утра мимо начали проплывать лодки, а в восемь или 
девять в каждой лодке только про то и говорили, что твой папаша приехал в город 
и рассказывает, будто тебя убили. В лодках сидели дамы и господа, ехали 
осматривать место убийства. Иной раз лодки приставали к берегу для отдыха, 
прежде чем переправиться на ту сторону; вот из разговоров я и узнал про 
убийство. Мне было очень жаль, что тебя убили, Гек… Ну теперь-то, конечно, не 
жалко.

Я пролежал под стружками целый день. Есть очень хотелось, а бояться я не 
боялся: я знал, что вдова со старой хозяйкой сразу после завтрака пойдут на 
молитвенное собрание и там пробудут целый день, а про меня подумают, что я еще 
на рассвете ушел пасти коров: хватятся меня только вечером, как стемнеет. 
Остальная прислуга меня тоже не хватится, это я знал: все улизнули гулять, пока 
старух дома нету.

Ну ладно… Как только стемнело, я вылез и пошел по берегу против течения, прошел,
 должно быть, мили две, а то и больше, – там уж и домов никаких нет. Тогда я 
решил, что мне делать. Понимаешь, если бы я пошел пешком, меня выследили бы 
собаки; а украсть лодку и переплыть на ту сторону – лодки хватятся, узнают, где 
я пристал на той стороне, и найдут мой след. Нет, думаю, для меня самое 
подходящее дело – плот: он следов не оставляет.

Скоро, вижу, из-за поворота показался огонек. Я бросился в воду и поплыл, а сам 
толкаю перед собою бревно. Заплыл на середину реки, спрятался среди плывущих 
бревен, а голову держу пониже и гребу против течения – жду, пока плот подойдет. 
Потом подплыл к корме и уцепился за нее. Тут нашли облака, стало совсем темно, 
я вылез и лег на плоту. Люди там собрались на середине, поближе к фонарю. Река 
все поднималась, течение было сильное, и я сообразил, что к четырем часам 
проплыву с ними миль двадцать пять вниз по реке, а там, перед рассветом, слезу 
в воду, доплыву до берега и уйду в лес на иллинойсской стороне.

Только не повезло мне, мы уже поравнялись с островом; и вдруг, смотрю, на корму 
идет человек с фонарем. Вижу, дожидаться нечего, спрыгнул за борт, да и поплыл 
к острову. Я думал, что где угодно вылезу, да разве тут вылезешь – берег уж 
очень крутой. Пришлось мне плыть до нижнего конца острова, пока не нашел 
подходящего места. Я спрятался в лесу, решил на плоты больше не садиться, раз 
там расхаживают с фонарями взад и вперед. Трубка, пачка табаку и спички были у 
меня в шапке, они не промокли: все оказалось в порядке.

– Значит, все это время ты не ел ни хлеба, ни мяса? Что же ты не поймал себе 
черепаху?

– Как же ее поймаешь? На нее ведь не бросишься и не схватишь, а камнем ее разве 
убьешь? Да и как это ночью их ловить? А днем я на берег не выходил.

– Да, это верно. Тебе, конечно, пришлось все время сидеть в лесу. Ты слышал как 
стреляли из пушки?

– Еще бы! Я знал, что это тебя ищут. Я видел, как они плыли мимо, – глядел на 
них из-за кустов.

Какие-то птенцы порхнули мимо – пролетят два шага и сядут. Джим сказал, что это 
к дождю. Есть такая примета: если цыплята перепархивают с места на место, 
значит, будет дождь; ну и с птенцами, наверно, то же самое. Я хотел поймать 
несколько штук, только Джим не позволил. Он сказал, что это к смерти. У него 
отец был очень болен; кто-то из детей поймал птицу, и старуха бабушка сказала, 
что отец умрет, – так оно и вышло.

А еще Джим сказал, что не надо пересчитывать, сколько чего готовится к обеду, 
это не к добру. То же самое, если вытряхивать скатерть после захода солнца. А