это разобрали и прочли; а тех негров, которые писали, я бы отстегал как 
следует…

– Вы говорите – ему помогали, брат Марплз? Еще бы ему помогали! Пожили бы у нас 
в доме это время, сами увидели бы. А сколько всего они у нас потаскали, – ну 
все тащили, только под руку подвернется! И ведь заметьте себе – мы жили все 
время. Эту самую рубашку стянули прямо с веревки. А ту простыню, из которой у 
них сделана веревочная лестница, они уж я и не помню сколько раз таскали! А 
муку, свечи, а подсвечники, а ложки, а старую сковородку – где это мне теперь 
все упомнить? А мое новое ситцевое платье! Мы ведь мы с Сайласом и Том с Сидом 
день и ночь за ними следили, я вам уже говорила, да так ничего и не выследили. 
И вдруг в самую последнюю минуту – нате вам! – проскользнули у нас под носом и 
провели нас, да и не нас одних, а еще и целую шайку бандитов с индейской 
территории, и преспокойно удрали с этим самым негром, – а ведь за ними по пятам 
гнались шестнадцать человек и двадцать две собаки! Разве черти какие-нибудь 
могли бы так ловко управиться, да и то едва ли. По-моему, это и были черти; 
ведь вы знаете наших собак – очень хорошие собаки, лучше ни у кого нет, – так 
они даже и на след напасть не могли ни единого раза! Вот и объясните мне 
кто-нибудь, в чем тут дело, если можете!

– Да, это, знаете ли…

– Боже ты мой, вот уж никогда…

– Помилуй господи, не хотел бы я быть…

– Домашние воры, а еще и…

– Я бы в таком доме побоялась жить, упаси меня бог!

– Побоялись бы жить! Я и сама боялась – и спать ложиться и вставать боялась, не 
смела ни сесть, ни лечь, сестра Риджуэй! Как они только не украли… можете себе 
представить, так меня трясло от страха вчера, когда стало подходить к полуночи! 
Вот вам бог свидетель, я уже начала бояться, как бы они детей не украли. Вот до 
чего допила, последний рассудок потеряла! Сейчас, днем, все это кажется 
довольно глупо, а тогда думаю: как это мои бедные Том с Сидом спят там наверху 
одни в комнате? И, господь свидетель, до того растревожилась, что потихоньку 
пробралась наверх и заперла их на ключ! Взяла да и заперла. И всякий бы на моем 
месте запер. Потому что, вы знаете, когда вот так боишься – чем дальше, тем 
хуже, час от часу становится не легче, в голове все путается, – вот и делаешь 
бог знает какие глупости! Думаешь: а если бы я была мальчиком да оставалась бы 
там одна в комнате, а дверь не заперта…

Она замолчала и как будто задумалась, а потом медленно повернулась в мою 
сторону и взглянула на меня; ну, тут я встал и вышел прогуляться. Говорю себе: 
«Я, пожалуй, лучше сумею объяснить, почему сегодня утром нас не оказалось в 
комнате, если отойду в сторонку и подумаю, как тут быть». Так я и сделал. Но 
далеко уйти я не посмел, а то, думаю, еще пошлет кого-нибудь за мной. Потом, 
попозже, когда гости разошлись, я к ней пришел и говорю, что нас с Сидом 
разбудили стрельба и шум; нам захотелось поглядеть, что делается, а дверь была 
заперта, вот мы и спустились по громоотводу, оба ушиблись немножко и больше 
никогда этого делать не будем. Ну, а дальше я ей рассказал все то, что 
рассказывал дяде Сайласу; а она сказала, что прощает нас, да, может, особенно и 
прощать нечего – другого от мальчишек ждать не приходится, все они озорники 
порядочные, насколько ей известно; и раз ничего плохого из этого не вышло, то 
надо не беспокоиться и не сердиться на то, что было и прошло, а благодарить 
бога за то, что мы живы и здоровы и никуда не пропали. Она поцеловала меня, 
погладила по голове, а потом задумалась и стала какая-то скучная – и вдруг как 
вздрогнет, будто испугалась:

– Господи помилуй, ночь на дворе, а Сида все еще нету! Куда он мог пропасть?

Вижу, случай подходящий, я вскочил и говорю:

– Я сбегаю в город, разыщу его.

– Нет уж, пожалуйста, – говорит. – Оставайся, где ты есть. Довольно и того, что 
один пропал. Если он к ужину не вернется, поедет твой дядя.

Ну, к ужину он, конечно, не вернулся, и дядя уехал в город сейчас же после 
ужина.

Часам к десяти дядя вернулся, немножко встревоженный – он даже и следов Тома не 
отыскал. Тетя Салли – та очень встревожилась, а дядя сказал, что пока еще рано 
горевать: «Мальчишки – они и есть мальчишки; вот увидишь, и этот утром явится 
живой и здоровый». Пришлось ей на этом успокоиться. Но она сказала, что не 
будет ложиться, подождет его все-таки и свечу гасить не будет, чтобы ему было 
видно. « А потом, когда я лег в постель, она тоже пошла со мной и захватила 
свою свечку, укрыла меня и ухаживала за мной, как родная мать; мне даже 
совестно стало, я и в глаза ей смотреть же мог; а она села ко мне на кровать и