кровью: череп и две скрещенные кости; а на другую ночь еще одну – с гробом – на 
кухонную дверь. Я еще не видывал, чтобы люди так пугались. Все ваши до того 
перепугались, будто их на каждом шагу и за дверями и под кроватями стерегли 
привидения и носились в воздухе. Если кто-нибудь хлопал дверью, тетя Салли 
вздрагивала и охала; если падала какая-нибудь вещь, она тоже вздрагивала и 
охала; если, бывало, дотронешься до нее как-нибудь незаметно, она тоже охает; 
куда бы она ни обертывалась лицом, ей все казалось, что кто-нибудь стоит сзади, 
и она то и дело оглядывалась и охала; и не успеет, бывало, повернуться на три 
четверти, как опять оглядывается и охает; она боялась и в постель ложиться, и 
сидеть ей тоже было страшно. Так что письмо подействовало как нельзя лучше, – 
это Том сказал; он сказал, что лучше даже и быть не может. Из этого видно, 
говорит, что мы поступали правильно.

А теперь, говорит, пора нанести главный удар! И на другое же утро, едва начало 
светать, мы написали еще письмо, только не знали, как с ним быть, потому что за 
ужином наши говорили, что поставят у обеих дверей по негру на всю ночь. Том 
спустился по громоотводу на разведку; увидел, что негр на черном ходу спит, 
засунул письмо ему за шиворот и вернулся. В письме говорилось:



«Не выдавайте меня, я ваш друг. Целая шайка самых отчаянных злодеев с индейской 
территории собирается нынче ночью украсть вашего беглого негра; они вас пугают, 
чтобы вы сидели дома и не мешали им. Я тоже из шайки, только я уверовал в бога 
и хочу бросить разбой и стать честным человеком – вот почему я вам выдаю их 
адский замысел. Они подкрадутся с севера, вдоль забора, ровно в полночь; у них 
есть поддельный ключ от того сарая, где сидит беглый негр. Если им будет 
грозить опасность, я должен протрубить в рожок, но вместо этого я буду блеять 
овцой, когда они заберутся в сарай, а трубить не стану. Пока они будут снимать 
с него цепи, вы подкрадитесь и заприте их всех на замок, тогда вы их можете 
преспокойно убить. Делайте так, как я вам говорю, и больше ничего, а не то они 
что-нибудь заподозрят и поднимут целый тарарам. Никакой награды я не желаю, с 
меня довольно и того, что я поступил по-честному.

    Неизвестный друг»



Глава XL

После завтрака мы, в самом отличном настроении, взяли мой челнок и поехали за 
реку ловить рыбу и обед с собой захватили; очень хорошо провели время, 
осмотрели плот, нашли, что он в полном порядке, и домой вернулись поздно, к 
самому ужину; смотрим – все ходят такие перепуганные, встревоженные, что совсем 
ничего не соображают; нам велели, как только мы поужинаем, в ту же минуту идти 
спать, а почему – не сказали, и про новое письмо – ни слова; да мы и не 
нуждались, потому что и так все знали не хуже ихнего; а как только мы поднялись 
на лестницу и тетя Салли повернулась к нам спиной, мы сейчас же юркнули в 
погреб, к шкафу, нагрузились провизией на целый обед, перенесли все это к себе 
в комнату и легли, а около половины двенадцатого опять встали; Том надел платье,
 которое стащил у тети Салли, и хотел было нести провизию, но вдруг говорит:

– А где же масло?

– Я положил кусок на маисовую лепешку, – говорю.

– Значит, там и оставил – масла здесь нет.

– Может обойтись и без масла, – говорю.

– А с маслом еще лучше, – говорит Том. – Ступай-ка ты в погреб да принеси его. 
А потом спустись по громоотводу и приходи скорей. Я набью соломой Джимово 
платье – будто это его переодетая мать, – а как только ты вернешься, я проблею 
овцой, и мы убежим все вместе.

И он ушел, а я спустился в погреб. Кусок масла, примерно с большой кулак, лежал 
там, где я его оставил; я захватил его вместе с лепешкой, задул свечу и стал 
осторожно подниматься по лестнице. Благополучно добрался доверху, гляжу – идет 
тетя Салли со свечкой в руке; я скорей сунул масло в шляпу, а шляпу нахлобучил 
на голову; тут она меня увидела и спрашивает:

– Ты был в погребе?

– Да, тетя.

– Что ты там делал?

– Ничего.

– Как ничего?