Ничего хуже этих опилок я еще не пробовал, и Том то же говорит. Я уже сказал, 
что вся работа у нас была в конце концов сделана, но только мы совсем 
замучились, особенно Джим. Дядя Сайлас писал раза два на плантацию под Новый 
Орлеан, чтобы они приехали и забрали своего беглого негра, но ответа не получил,
 потому что такой плантации вовсе не было; тогда он решил дать объявление про 
Джима в газетах, в Новом Орлеане и в Сент-Луисе; а когда он помянул про 
Сент-Луис, у меня даже мурашки забегали по спине: вижу – время терять нечего. 
Том сказал, что теперь пора писать анонимные письма.

– А это что такое? – спрашиваю.

– Это предостережение людям, если им что-нибудь грозит. Иногда делают так, 
иногда по-другому. В общем, всегда кто-нибудь следит за преступником и дает 
знать коменданту крепости. Когда Людовик Шестнадцатый собирался дать тягу из 
Тюильри, одна служанка его выследила. Очень хороший способ, ну и анонимные 
письма тоже ничего. Мы будем действовать и так и этак. А то еще бывает – мать 
узника меняется с ним одеждой: она остается, а он бежит в ее платье. И так тоже 
можно.

– Послушай-ка, Том, зачем это нам предупреждать их? Пускай сами догадываются, 
это уж их дело.

– Да, я знаю, только надеяться на них нельзя. С самого начала так пошло – все 
нам самим приходилось делать. Они такие доверчивые и недогадливые, ровно ничего 
не замечают. Если мы их не предупредим, нам никто и мешать не станет, и после 
всех наших трудов и хлопот этот побег пройдет без сучка, без задоринки, и 
ничего у нас не получится, ничего не будет интересного.

– Вот это мне как раз подошло бы, Том, это мне нравится.

– Да ну тебя! – говорит, а сам надулся.

Тогда я сказал:

– Ну ладно, я жаловаться не собираюсь. Что тебе подходит, то и мне подойдет. А 
как же нам быть со служанкой?

– Ты и будешь служанка. Прокрадешься среди ночи и стянешь платье у этой мулатки.


– Что ты. Том! Да ведь утром переполох поднимется, у нее, наверно, только одно 
это платье и есть.

– Я знаю; но тебе оно всего на четверть часа и понадобится, чтобы отнести 
анонимное письмо и подсунуть его под дверь.

– Ну ладно, я отнесу; только не все ли равно – я бы и в своей одежде отнес.

– Да ведь ты тогда не будешь похож на служанку, верно?

– Ну и не буду, да ведь никто меня все равно не увидит.

– Это к делу не относится. Нам надо только выполнить свой долг, а увидит кто 
или не увидит, об этом беспокоиться нечего. Что у тебя, совсем никаких 
принципов нет?

– Ну ладно, я ничего не говорю: пускай я буду служанка. А кто у нас Джимова 
мать?

– Я буду его мать. Стащу платье у тети Салли.

– Ну что ж, только тебе придется остаться в сарайчике, когда мы с Джимом убежим.


– Еще чего! Я набью платье Джима соломой и уложу на кровати, будто бы это его 
переодетая мать; а Джим наденет платье с меня, и мы все вместе «проследуем в 
изгнание». Когда бежит какой-нибудь узник из благородных, то говорится, что он 
«проследовал в изгнание». Всегда так говорится, когда, например, король убежит. 
И королевский сын то же самое, – все равно законный сын или противозаконный, 
это значения не имеет.

Том написал анонимное письмо, а я в ту же ночь стянул у мулатки платье, 
переоделся в него и подсунул письмо под парадную дверь; все сделал, как Том 
велел. Письмо было такое:

«Берегитесь. Вам грозит беда. Будьте настороже.

Неизвестный друг»

На следующую ночь мы налепили на парадную дверь картинку, которую Том нарисовал