нравственности, так мне на это ровным счетом наплевать. Когда мне вздумается 
украсть негра, или арбуз, или учебник из воскресной школы, я разбираться не 
стану, как там по правилам полагается делать, лишь бы было сделано. Что мне 
нужно – так это негр, или арбуз, или учебник; если мотыгой ловчее, так я 
мотыгой и откопаю этого негра, или там арбуз, или учебник; а твои авторитеты 
пускай думают, что хотят, я за них и дохлой крысы не дам.

– Ну что ж, – говорит, – в таком деле можно и вообразить что-нибудь, и мотыгу 
пустить в ход; а если бы не это, я и сам был бы против, не позволил бы себе 
нарушать правила: что полагается, то полагается, а что нет – то нет; и если кто 
знает, как надо, тому нельзя действовать без разбору, как попало. Это тебе 
можно откапывать Джима мотыгой, просто так, ничего не воображая, потому что ты 
ровно ничего не смыслишь; а мне нельзя, потому что я знаю, как полагается. Дай 
сюда нож!

У него был ножик, но я все-таки подал ему свой. Он швырнул его на землю и 
говорит:

– Дай сюда нож!

Я сначала не знал, что делать, потом сообразил. Порылся в куче старья, разыскал 
кирку и подаю ему, а он схватил и давай копать и ни слова мне не говорит.

Он и всегда был такой привередник. Все у него по правилам. Я взял тогда лопату, 
и мы с ним давай орудовать то киркой, то лопатой, так что только комья летели. 
Копали мы, должно быть, полчаса – больше не могли, очень устали, и то 
получилась порядочная дыра. Я поднялся к себе наверх, подошел к окну и вижу: 
Том старается вовсю – хочет влезть по громоотводу, только ничего у него не 
получается с волдырями на руках. В конце концов он сказал:

– Ничего не выходит, никак не могу влезть. Как по-твоему, что мне делать? Может,
 придумаешь что-нибудь?

– Да, – говорю, – только это, пожалуй, против правил. Ступай по лестнице, а 
вообрази, будто это громоотвод.

Так он и сделал.

На другой день Том стащил в большом доме оловянную ложку и медный подсвечник, 
чтобы наделать Джиму перьев, я еще шесть сальных свечей; а я все слонялся 
вокруг негритянских хижин, поджидая удобного случая, и стащил три жестяные 
тарелки. Том сказал, что этого мало, а я ответил, что все равно никто этих 
тарелок не увидит, потому что, когда Джим выбросит их в окно, они упадут в 
бурьян около собачьей конуры, мы их тогда подберем, – и пускай он опять на них 
пишет. Том успокоился и сказал:

– Теперь надо подумать, как переправить вещи Джиму.

– Протащим их в дыру, – говорю, – когда кончим копать.

Он только посмотрел на меня с презрением и выразился в таком роде, что будто бы 
отродясь не слыхал про такое идиотство, а потом опять стал думать. И в конце 
концов сказал, что наметил два-три способа, только останавливаться на 
каком-нибудь из них пока нет надобности. Сказал, что сначала надо поговорить с 
Джимом.

В этот вечер мы спустились по громоотводу в начале одиннадцатого, захватили с 
собой одну свечку, постояли под окошком у Джима и услышали, что он храпит; 
тогда мы бросили свечку в окно, но он не проснулся. Мы начали копать киркой и 
лопатой, и часа через два с половиной вся работа была кончена. Мы влезли под 
кровать к Джиму, а там и в хибарку, пошарили ощупью, нашли свечку, зажгли ее и 
сначала постояли около Джима, поглядели, какой он, – оказалось, что крепкий и 
здоровый с виду, – а потом стали будить его потихоньку. Он так нам обрадовался, 
что чуть не заплакал, называл нас «голубчиками» и всякими ласковыми именами, 
потом захотел, чтобы мы сейчас же принесли откуда-нибудь зубило, сняли цепь у 
него с ноги и убежали бы вместе с ним, не теряя ни минуты. Но Том доказал ему, 
что это будет не по правилам, сел к нему на кровать и рассказал, какие у нас 
планы и как мы все это переменим в один миг, если поднимется тревога; и что 
бояться ему нечего – мы его освободим обязательно.

Тогда Джим согласился и сказал: пускай все так и будет. И мы еще долго с ним 
сидели; сначала толковали про старые времена, а после Том стал его про все 
расспрашивать, и когда узнал, что дядя Сайлас приходит чуть ли не каждый день и 
молится вместе с ним, а тетя Салли забегает узнать, хорошо ли ему тут и сыт ли 
он, – добрей и быть нельзя! – то сказал:

– Ну, теперь я знаю, как это устроить. Мы тебе кое-что будем посылать с ними.

Я ему говорю: