– Потому что там был арбуз.

– Верно, был, я заметил. Как же это я не сообразил, что собаки арбуза не едят? 
Это уж совсем никуда не годится! Вот как бывает: и глядишь, да ничего не видишь.


– Так вот: негр отпер висячий замок, когда вошел туда, и опять его запер, когда 
вышел. А когда мы вставали из-за стола, он принес дяде ключ – тот самый ключ, 
наверно. Арбуз – это, значит, человек; ключ – значит, кто-то там заперт; а вряд 
ли двое сидят под замком на такой маленькой плантации, где народ такой добрый и 
хороший. Это Джим и сидит. Ладно, я очень рад, что мы до этого сами додумались, 
как полагается сыщикам; за всякий другой способ я гроша ломаного не дам. Теперь 
ты пошевели мозгами, придумай план, как выкрасть Джима, и я тоже придумаю свой 
план, а там мы выберем, который больше понравится.

Ну и голова была у Тома Сойера, хоть бы и взрослому! По мне, лучше иметь такую 
голову, чем быть герцогом, или капитаном парохода, или клоуном в цирке, или уж 
не знаю кем. Я придумал кой-что так только, ради очистки совести: я наперед 
знал, кто придумает настоящий план. Немного погодя Том сказал:

– Готово у тебя?

– Да, – говорю.

– Ну ладно, выкладывай.

– Вот какой мой план, – говорю. – Джим там сидит или кто другой – узнать 
нетрудно. А завтра ночью мы достанем мой челнок и переправим плот с острова. А 
там, в первую же темную ночь, вытащим ключ у старика из кармана, когда он ляжет 
спать, и уплывем вниз по реке вместе с Джимом; днем будем прятаться, а ночью – 
плыть, как мы с Джимом раньше делали. Годится такой план?

– Годится ли? Почему ж не годится, очень даже годится! Но только уж очень 
просто, ничего в нем особенного нет. Что это за план, если с ним никакой возни 
не требуется? Грудной младенец – и тот справится. Не будет ни шума, ни 
разговоров, все равно что после кражи на мыловаренном заводе.

Я с ним не спорил, потому что ничего другого и не ждал, зато наперед знал, что 
к своему плану он так придираться не станет.

И верно, не стал. Он рассказал мне, в чем состоит его план, и я сразу понял, 
что он раз в пятнадцать лучше моего: Джима-то мы все равно освободим, зато шику 
будет куда больше, да еще, может, нас и пристрелят, по его-то плану. Мне очень 
понравилось. «Давай, – говорю, – так и будем действовать». Какой у него был 
план, сейчас говорить не стоит: я наперед знал, что будут еще всякие перемены. 
Я знал, что Том еще двадцать раз будет менять его и так и этак, когда приступим 
к делу, и вставлять при каждом удобном случае всякие новые штуки. Так оно и 
вышло.

Одно было верно – Том Сойер не шутя взялся за дело и собирается освобождать 
негра из рабства. Вот этого я никак не мог понять. Как же так? Мальчик из 
хорошей семьи, воспитанный, как будто дорожит своей репутацией, и родные у него 
тоже вряд ли захотят срамиться; малый с головой, не тупица; учился все-таки, не 
безграмотный какой-нибудь, и добрый, не назло же он это делает, – и вот нате-ка 
– забыл и про гордость и про самолюбие, лезет в это дело, унижается, срамит и 
себя и родных на всю Америку! Никак я этого не мог взять в толк. Просто стыдно. 
И я знал, что надо взять да и сказать все ему напрямик, а то какой же я ему 
друг! Пускай сейчас же все это бросит, пока еще не поздно. Я так и хотел ему 
сказать, начал было, а он оборвал меня и говорит:

– Ты что же – думаешь, я не знаю, чего хочу? Когда это со мной бывало?

– Никогда.

– Разве я не говорил, что помогу тебе украсть этого негра?

– Говорил.

– Ну и ладно.

Больше и он ничего не говорил, и я ничего не говорил. Да и смысла никакого не 
было разговаривать: уж если он что решил, так поставит на своем. Я только не 
мог понять, какая ему охота соваться в это дело, но не стал с ним спорить, даже 
и не поминал про это больше. Сам лезет на рожон, так что ж я тут могу поделать!

Когда мы вернулись, во всем доме было темно и тихо, и мы прошли в конец двора – 
обследовать хибарку рядом с кучей золы. Мы обошли весь двор кругом, чтобы 
посмотреть, как будут вести себя собаки. Они нас узнали и лаяли не больше, чем 
обыкновенно лают деревенские собаки, заслышав ночью прохожего. Добравшись до