все тараторила без умолку. Вдруг у меня даже мурашки по спине забегали, потому 
что она сказала:

– Ну что же это я все болтаю, а ты мне еще и словечка не сказал про сестру и 
про всех остальных. Теперь я помолчу, а ты рассказывай. Расскажи про них про 
всех, как они поживают, что поделывают и что велели мне передать, ну и вообще 
все, что только припомнишь.

Ну, вижу, попался я – да еще как попался-то! До сих пор бог как-то помогал мне, 
это верно, зато теперь я прочно уселся на мель. Вижу – и пробовать нечего 
вывернуться, прямо хоть выходи из игры. Думаю: пожалуй, тут опять придется 
рискнуть-выложить всю правду. Я было раскрыл рот, но она вдруг схватила меня, 
пихнула за спинку кровати и говорит:

– Вот он едет! Нагни голову пониже, вот так – теперь хорошо. Сиди и не пикни, 
что ты тут. Я над ним подшучу… Дети, и вы тоже молчите.

Вижу, попал я в переплет. Но беспокоиться все равно не стоило: делать было 
нечего, только сидеть смирно да дожидаться, пока гром грянет.

Я только мельком увидел старика, когда он вошел в комнату, а потом из-за 
кровати его стало не видно. Миссис Фелпс бросилась к нему и спрашивает:

– Приехал он?

– Нет, – отвечает муж.

– Гос-споди помилуй! – говорит она. – Что же такое могло с ним случиться?

– Не могу себе представить, – говорит старик. – По правде сказать, я и сам 
очень беспокоюсь.

– Ты беспокоишься! – говорит она. – А я так просто с ума схожу! Он, должно быть,
 приехал, а ты его прозевал по дороге. Так оно и есть, я уж это предчувствую.

– Да что ты, Салли, я не мог его прозевать, сама знаешь.

– О боже, боже, что теперь сестра скажет! Он, наверно, приехал! А ты его, 
наверно, прозевал. Он…

– Не расстраивай меня, я и так уже расстроен. Не знаю, что и думать. Просто 
голова пошла кругом, признаться откровенно. Даже перепугался. И надеяться 
нечего, что он приехал, потому что прозевать его я никак не мог. Салли, это 
ужасно, просто ужасно: что-нибудь, наверно, случилось с пароходом!

– Ой, Сайлас! Взгляни-ка туда, на дорогу: кажется, ктото едет?

Он бросился к окну, а миссис Фелпс только того и нужно было. Она живо нагнулась 
к спинке кровати, подтолкнула меня, и я вылез; когда старик отвернулся от окна, 
она уже успела выпрямиться и стояла, все сияя и улыбаясь, очень довольная; а я 
смирно стоял рядом с ней, весь в поту. Старик воззрился на меня и говорит:

– Это кто же такой?

– А по-твоему, кто это?

– Понятия не имею. Кто это?

– Том Сойер – вот кто!

Ей-богу, я чуть не провалился сквозь землю! Но особенно разбираться было 
некогда; старик схватил меня за руки и давай пожимать, а его жена в это время 
так и прыгает вокруг нас, и плачет, и смеется; потом оба они засыпали меня 
вопросами про Сида, и про Мэри, и вообще про всех родных.

И хоть они очень радовались, но все-таки по сравнению с моей радостью это были 
сущие пустяки; я точно заново родился – до того был рад узнать, кто я такой. 
Они ко мне целых два часа приставали, я весь язык себе отболтал, рассказывая, 
так что он едва ворочался; и рассказал я им про свою семью – то есть про семью 
Сойеров – столько, что хватило бы и на целый десяток таких семей. А еще я 
объяснил им, как это вышло, что у нас взорвался цилиндр в устье Уайт-Ривер, и 
как мы три дня его чинили. Все это сошло гладко и подействовало отлично, потому 
что они в этом деле не особенно разбирались и поняли только одно: что на 
починку ушло три дня. Если б я сказал, что взорвалась головка болта, то и это 
сошло бы.

Теперь я чувствовал себя довольно прилично, с одной стороны, зато с другой – 
довольно неважно. Быть Томом Сойером оказалось легко и приятно, и так оно и шло 
легко и приятно, покуда я не заслышал пыхтенье парохода, который шел с 
верховьев реки. Тут я и подумал: а вдруг Том Сойер едет на этом самом пароходе?