ны мотивы этой дуэли. 
      -- Если бы исход поединка был иным, -- откровенно признался губернатор, 
-- я бы, конечно, действовал иначе. Прекрасно зная, кто зачинщик ссоры, -- не я 
ли предостерегал вас, мосье Питт? -- я вынужден был бы принять меры против 
Тендера и, быть может, просить вашего содействия, капитан Блад. В колонии тоже 
должен поддерживаться какой-то порядок. Но все произошло как нельзя более 
удачно. Я счастлив и бесконечно благодарен вам, мосье Питт. 
      Такие речи показались Питту хорошим предзнаменованием, и он попросил 
разрешения засвидетельствовать свое почтение мадемуазель Люсьен. 
      Д'Ожерон поглядел на него в крайнем изумлении. 
      -- Люсьен? Но Люсьен здесь уже нет. Сегодня утром она отплыла на 
французском фрегате во Францию вместе со своим супругом. 
      -- Отплыла... с супругом?.. -- как эхо, повторил Джереми, чувствуя, что у 
него закружилась голова и засосало под ложечкой. 
      -- Да, с мосье де Меркером. Разве я не говорил вам, что она помолвлена? 
Отец Бенуа обвенчал их сегодня на заре. Вот почему я так счастлив и так 
благодарен вам, мосье Питт. Пока капитан Тондер преследовал ее как тень, я не 
решался дать согласие на брак. Памятуя о том, что проделал однажды Левасер, я 
боялся отпустить от себя Люсьен. Тондер, без сомнения, последовал бы за ней, 
как когда-то Левасер, и в открытом море мог бы отважиться на то, чего он не 
решался позволить себе здесь, на Тортуге. 
      -- И поэтому, -- сказал капитан Блад ледяным тоном, -- вы стравили этих 
двух, чтобы, пока они тут дрались, третий мог улизнуть с добычей. Это, мосье 
д'Ожерон, ловкий, но не слишком дружественный поступок. 
      -- Вы разгневались на меня, капитан! -- Д'Ожерон был искренне расстроен. 
-- Но я ведь должен был в первую очередь позаботиться о своей дочери! И притом 
я же ни секунды не сомневался в исходе поединка. Наш дорогой мосье Питт не мог 
не победить этого негодяя Тендера. 
      -- Наш дорогой мосье Питт, -- сухо сказал Блад, -- руководимый любовью к 
вашей дочери, очень легко мог лишиться жизни, убирая с пути препятствия, 
мешающие осуществлению желательного для вас союза. Ты видишь, Джереми, -- 
продолжал он, беря под руку своего молодого шкипера, который стоял, повесив 
голову, бледный как мел, -- какие западни уготованы тому, кто любит безрассудно 
и теряет голову. Пойдем, дружок. Разрешите нам откланяться, мосье д'Ожерон. 
      Он чуть ли не силой увлек молодого человека за собой. Однако капитан Блад 
был зол, очень зол и, остановившись в дверях, повернулся к губернатору с 
улыбкой, не предвещавшей добра. 
      -- А вы не подумали о том, что я ради мосье Питта могу проделать как раз 
то самое, что мог бы проделать Тондер и чего вы так боитесь? Вы не подумали о 
том, что я могу погнаться за фрегатом и похитить вашу дочь для моего шкипера? 
      -- Великий боже! -- воскликнул д'Ожерон, мгновенно приходя в ужас при 
одной мысли о возможности такого возмездия. -- Нет, вы никогда этого не 
сделаете! 
      -- Вы правы, не сделаю. Но известно ли вам, почему? 
      -- Потому, что я доверился вам. И потому, что вы -- человек чести. 
      -- Человек чести! -- Капитан Блад присвистнул. -- Я -- пират. Нет, не 
поэтому, а только потому, что ваша дочь недостойна быть женой мистера Питта, о 
чем я ему все время толковал и что он теперь сам, я надеюсь, понимает. 
      Это была единственная месть, которую позволил себе Питер Блад. 
      Рассчитавшись таким образом с губернатором д'Ожероном за его коварный 
поступок, он покинул его дом, уведя с собой убитого горем Джереми. 
      Они уже приближались к молу, когда немое отчаяние юноши внезапно уступило 
место бешеному гневу, Его одурачили, обвели вокруг пальца и даже жизнь его 
поставили на карту ради своих подлых целей! Ну, он им еще покажет! 
      -- Попадись он мне только, этот де Меркер! -- бушевал Джереми. 
      -- Да, воображаю, каких ты тогда натворишь дел! -- насмешливо произнес 
капитан Блад. 
      -- Я его проучу, как проучил этого пса Тендера. 
      Тут капитан Блад остановился и дал себе посмеяться вволю: 
      -- Да ты сразу стал записным дуэлянтом, Джереми! Прямо грозой всех 
шелковых камзолов! Ах, пожалуй, мне пора отрезвить тебя, мой дорогой Тибальд 
[81], пока ты со своим бахвальством не влип сноха в какую-нибудь скверную 
историю. 
      Хмурая морщина прорезала высокий чистый лоб юноши. 
      -- Что это значит -- отрезвить меня? -- сурово опросил он. -- Уложил я 
вчера этого француза или не уложил? 
      -- Нет, не уложил! -- снова от души расхохотавшись, отвечал Блад. 
      -- Как так? Я его не уложил? -- Джереми подбоченился. -- Кто же его тогда 
уложил, хотелось бы мне знать? Кто? Может быть, ты скажешь мне? 
      -- Скажу. Я его уложил, -- сказал капитан Блад я снова стал серьезен. -- 
Я его уложил медным подсвечником. Я ослепил его, пустив ему солнце в глаза, 
пока ты там ковырялся со своей шпагой... -- И, заметив, как побледнел Джереми, 
он поспешил напомнить: -- Иначе он убил бы тебя. -- Кривая усмешка пробежала по 
его гордым губам, в светлых глазах блеснуло что-то неуловимое, и с горькой 
иронией он произнес: -- Я же капитан Блад. 


ИСКУПЛЕНИЕ МАДАМ ДЕ КУЛЕВЭН


      Граф дон Жуан де ля Фуэнте из Медины, полулежа на кушетке возле открытых 
кормовых окон в своей роскошной каюте на корабле "Эстремадура", лениво 
перебирал струны украшенной лентами гитары и томным баритоном напевал весьма 
популярную в те дни в Малаге игривую песенку. 
      Дон Жуан де ля Фуэнте был сравнительно молод -- не старше тридцати лет; у 
него были темные, бархатистые глаза, грациозные