вижения, полные яркие губы, 
крошечные усики и черная эспаньолка; изысканные манеры его дополнял элегантный 
костюм. Лицо, осанка, даже платье -- все выдавало в нем сластолюбца, и 
обстановка этой роскошной каюты на большом, сорокапушечном галионе, которым он 
командовал, вполне соответствовала его изнеженным вкусам. Оливково-зеленые 
переборки украшала позолоченная резьба, изображавшая купидонов и дельфинов, 
цветы и плоды, а все пиллерсы имели форму хвостатых, как русалки, кариатид. У 
передней переборки великолепный буфет ломился от золотой и серебряной утвари. 
Между дверями кают левого борта висел холст с запечатленной на нем Афродитой. 
Пол был устлан дорогим восточным ковром, восточная скатерть покрывала 
квадратный стол, над которым свисала с потолка массивная люстра чеканного 
серебра. В сетке на стене лежали книги -- "Искусство любви" Овидия [82], 
"Сатирикон" [83], сочинения Боккаччо [84] и Поджо [85], свидетельствуя о 
пристрастии их владельца к классической литературе. Стулья, так же как и 
кушетка, на которой возлежал дон Жуан, были обиты цветной кордовской кожей с 
тисненым золотом узором, и хотя в открытые кормовые окна задувал теплый ветерок,
 неспешно гнавший галион вперед, воздух каюты был удушлив от крепкого запаха 
амбры и других благовоний. 
      Песенка дона Жуана восхваляла плотские утехи и сокрушалась о тяжелой 
участи его святейшества папы римского, обреченного среди окружающего его 
изобилия на безбрачие. 
      Дон Жуан исполнял эту песенку для капитана Блада; тот сидел возле стола, 
опершись о него локтем, положив ноги на стоявший рядом стул. Улыбка, словно 
маска, под которой он прятал отвращение я скуку, застыла на его смуглом 
горбоносом лице. На нем был серый камлотовый, отделанный серебряным, кружевом 
костюм, извлеченный из гардероба самого, дона Жуана (оба они были примерно 
одного роста и возраста и одинакового телосложения), и черный парик, добытый из 
того же источника. 
      Целая цепь непредвиденных событий привела, к возникновению этой 
совершенно невероятной ситуации: заклятый враг Испании оказался почетным гостем 
на борту испанского галиона, неспешно режущего носом воды Карибского моря, 
держа курс на север, с Наветренными островами милях в двадцати на Траверзе. 
Оговоримся сразу: томный дон Жуан, услаждавший слух капитана Блада своим пением,
 ни в малейшей мере не догадывался о том, кого именно он развлекает. 
      Историю о том, как Питер Блад попал на этот галион, пространно и 
добросовестно, с утомительными подробностями изложенную старательным Джереми в 
судовом журнале, мы постараемся описать здесь вкратце, ибо -- позволим себе еще 
раз напомнить читателю -- в этой хронике мы предлагаем его вниманию лишь 
отдельные эпизоды или звенья бесконечной цепи приключений, пережитых капитаном 
Бладом во время его совместного плавания с бессменным шкипером и верным другом 
Джереми Питтом. 
      Неделю назад на острове Маргарита, в одной из уединенных бухт которого 
производилось кренгование флагманского корабля "Арабелла", с целью очистки его 
киля от наросшей на нем дряни, кто-то из дружественных капитану Бладу карибских 
индейцев принес ему весть, что в бухту Кариако пришли испанцы -- ловцы жемчуга 
-- и собрали там довольно богатый улов. 
      Противостоять такому соблазну было слишком трудно. В левом ухе капитана 
Блада поблескивала крупная грушевидная жемчужина, стоившая баснословных денег и 
представлявшая собой лишь незначительную часть фантастической добычи, 
захваченной его корсарами в подобного же рода набеге на Рио-дель-Хача. И вот, 
снарядив три пироги и тщательно отобрав сорок наиболее подходящих для этой 
операции людей, капитан Блад однажды ночью неслышно миновал пролив между 
островом Маргариты и Мэйном и простоял на якоре под прикрытием высокого берега 
почти весь день, а когда свечерело, неслышно двинулся к бухте Кариако. И тут их 
заметила испанская береговая охрана, о присутствии которой в этих водах они и 
не подозревали. 
      Пироги повернули и помчались что есть духу в открытое море. Но сторожевое 
судно в еще не сгустившихся сумерках устремилось за ними в погоню, открыло 
огонь и разбило в щепы утлые челны. Все, кто не был убит и не утонул, подали в 
плен. Блад всю ночь продержался на воде, уцепившись за большой обломок. Свежий 
южный бриз, подувший на закате, гнал его вперед всю ночь, а на заре его 
подхватило приливом и, вконец измученного, окоченевшего и хорошо просоленного 
после столь долгого пребывания в морской воде, как в рассоле, выбросило на 
берег небольшого островка. 
      Островок этот, имевший не более полутора миль в длину и меньше мили в 
ширину, был, в сущности, необитаем. На нем росло несколько кокосовых пальм и 
кустов алоэ, а населяли его лишь морские птицы да черепахи. Однако судьбе было 
угодно забросить Питера Блада на этот остров именно в то время, когда там нашли 
себе пристанище еще двое людей -- двое потерпевших кораблекрушение испанцев, 
бежавших на парусной пинассе из английской тюрьмы в СентВинсенте. Не обладая 
никакими познаниями по мореходству, эти горемыки доверились морской стихии, и 
месяц назад их случайно прибило к берегу в тот момент, когда, истощив все свои 
запасы провизии и пресной воды, они уже видели себя на краю гибели. После этого 
они не отваживались больше пускаться в море и кое-как влачили свои дни на 
острове, питаясь кокосовыми орехами, ягодами и ди