охотник разгорячился и начал говорить более откровенно. Я ожидал, что он 
сообщит мне новые интересные подробности. Будучи твердо уверен в том, что он 
предан нашей семье, а лично ко мне питает самые дружеские чувства, я уже совсем 
было решился довериться ему и рассказать о своих несчастьях. Хикмэн был человек 
простой, но умудренный житейским опытом, и вряд ли кто мог дать мне лучший 
совет, чем он: ведь охотник не всегда жил среди аллигаторов. Наоборот, ему 
пришлось многое испытать в жизни. Я смело мог рассчитывать на его преданность и 
вполне довериться его опыту и мудрости.
Убежденный в этом, я охотно поделился бы с ним тайной, тяжелым камнем лежавшей 
у меня на сердце, или, по крайней мере, открыл бы ему хотя бы часть этой тайны, 
если бы не думал, что он уже кое-что знает об этом. Я был уверен, что Хикмэну 
известно о воскрешении из мертвых Желтого Джека. Он еще раньше намекал мне, что 
сомневается в гибели мулата. Но я думал не о мулате, а о замыслах Аренса 
Ринггольда. Может быть, Хикмэн что-нибудь знает и о них? Я обратил внимание на 
то, что, когда имя мулата было упомянуто в связи с именами Спенса и Уильямса, 
старый охотник так многозначительно взглянул на меня, как будто хотел сообщить 
мне что-то об этих негодяях.
Я уже собирался открыть Хикмэну свою тайну, как вдруг услышал конский топот.
Вглядевшись, я увидел всадника, который мчался по берегу реки с такой быстротой,
 как будто участвовал в гонке на приз. Конь был белый, а всадник черный; 
я сразу догадался, что это Джек.
Я вышел из-за деревьев, чтобы он увидел меня и не помчался к церкви, которая 
находилась немного поодаль. Когда Джек приблизился, я окликнул его; он услышал 
и, резко повернув коня, направился к нам. Очевидно, Джек приехал с каким-то 
поручением, но в присутствии Хикмэна он стеснялся говорить и шепнул мне то, что 
я и ожидал услышать: приехал Аренс Ринггольд!
«И этот проклятый черномазый тут как тут, масса Джордж!»
– вот буквальные слова, которые прошептал мне на ухо Джек.
Выслушав это известие, я постарался сохранить полное спокойствие. Мне совсем не 
хотелось, чтобы Хикмэн узнал или даже мог заподозрить, будто у нас в доме 
произошло что-то необычайное. Отпустив негра домой, я вернулся с охотником к 
отряду добровольцев, затем постарался незаметно отстать от Хикмэна и затеряться 
в толпе.
Вскоре после этого я отвязал коня и, не сказав ни слова никому, даже Галлахеру, 
вскочил в седло и поспешно уехал. Я направился не по прямой дороге, которая 
вела к нашей плантации, а решил сделать небольшой крюк через лес, примыкавший к 
церкви. Я сделал это для того, чтобы ввести в заблуждение старого Хикмэна и 
всех других, кто мог бы заметить прибытие гонца. Если бы я уехал с Джеком, они 
могли бы догадаться, что дома у меня не все в порядке. Я показался в отряде для 
отвода глаз, чтобы любопытные думали, что я уехал не домой, а совсем в другом 
направлении. Пробравшись через кусты, я выехал на главную дорогу, идущую вдоль 
реки, а затем, пришпорив коня, поскакал таким галопом, как будто бы решался 
вопрос о моей жизни или смерти. Я мчался с такой быстротой потому, что хотел 
добраться до дому прежде, чем тайный посетитель – желанный гость матери и 
сестры – успеет распрощаться и уехать.

У меня были серьезные причины ненавидеть Ринггольда, но я не таил никаких 
кровожадных замыслов. Я не собирался убивать его, хотя это был бы самый верный 
способ избавиться от подлого и опасного негодяя. В эту минуту, возбужденный 
рассказом Хикмэна о жестокости Ринггольда, я мог бы уничтожить его без всякого 
страха и угрызений совести. Но хотя я весь кипел от ярости, я все же не был ни 
сумасшедшим, ни безрассудным человеком. Благоразумие – обычный инстинкт 
самосохранения – еще не покинуло меня, и я вовсе не собирался разыграть 
последний акт трагедии о жизни Самсона
note 69
. План действий, который я себе наметил, был гораздо практичнее.

Он состоял в том, чтобы по возможности незаметно добраться до дома, неожиданно 
войти в гостиную, где наверняка сидел гость, захватить врасплох и гостя и 
хозяев, потребовать от всех троих объяснения и окончательно разобраться в этой 
таинственной путанице наших семейных отношений. Я должен поговорить с глазу на 
глаз с матерью, сестрой и ее поклонником и заставить всех троих признаться во 
всем.
«Да! – говорил я сам себе, яростно вонзая шпоры в бока коня. – Да, они должны 
признаться во всем! Каждый из них и все вместе, или…»
Я не мог решить, что же мне делать с матерью и сестрой. Впрочем, темные замыслы,
 вспыхнувшие на пепле гаснущей сыновней и братской любви, уже зловеще 
гнездились в моем сердце.
Если же Ринггольд откажется сказать мне правду, я отхлещу его арапником, а 
затем вышвырну вон и навсегда запрещу ему появляться в том доме, где отныне я 
буду хозяином. Что касается приличий, то об этом не могло быть и речи. Сейчас 
мне было совсем не до того. С человеком, который пытался убить меня, никакое 
обращение не могло быть слишком грубым.



Глава LX. ДАР ВЛЮБЛЕННОГО

Я уже говорил, что намеревался войти в дом незамеченным. Поэтому, из 
осторожности, подъезжая к плантации, я свернул с дороги на тропинку, идущую