лову бы не пришло, что над 
человеком, открывшим гигантскую хелонию, можно смеяться.

— Хорошо, расскажите мне тогда, что эти милые, улыбчивые люди делали с вами 
после того, как взяли в плен.

— Сначала мы ехали лесом, потом перешли вброд какую-то реку, потом снова ехали 
через лес, в котором встретили много других индейцев. Там мне и Фрицу дали по 
куску мяса. Как только мы немного поели, нас привязали к деревьям, потом пришли 
вы… Это все, что я могу рассказать вам, история, как видите, простая и вполне 
заурядная.

— Не сказал бы, — сказал Отец-Ягуар, с трудом сдерживаясь, чтобы не 
расхохотаться.

— Что вы! В ней нет ничего романтического. Пока мы ехали, я подумал, что 
неплохо было бы скрасить скучный путь беседой о доисторическом периоде развития 
животного мира, о пещерных медведях и мамонтах, но никто не захотел меня 
слушать.

— О, вот в это я охотно верю.

— Но, знаете, я не очень сильно огорчился, потому что, слушая, как они 
разговаривают, сделал одно интересное наблюдение, если, конечно, оно верное. 
Здесь, в этой стране, употребляется один диалект, в котором ощущается явное 
влияние немецкого языка: глаголы при смысловом связывании их с существительными 
произносятся подчеркнуто энергично и резко. Язык прижимается при этом в 
верхнему нёбу.

— Неужели вы, герр доктор, просили их показывать вам глотки?

— Нет, конечно, не просил. Но они постоянно говорите на этом диалекте, и я 
совершенно отчетливо ощущал в нем эту резкость и энергию. На этом основании мы 
можем констатировать, что между верхним нёбом и языком…

— Достаточно филологических наблюдений, сеньор, умоляю вас! Я предпочел бы 
узнать побольше о содержании их разговора.

— Не знаю, чем вас может заинтересовать это содержание… Они говорили все больше 
о каких-то пустяках.

— Неужели только о пустяках?

— Честное слово, мне даже скучно стало! Да, велся вроде бы оживленный разговор, 
переходящий время от времени в спор, но он был ни о чем, так, пустая болтовня… 
Речь шла о революции, кавалерии, пушках, о набегах и поражениях индейцев — в 
общем, обо всякой чепухе. И ни слова — о науке.

— Ничего себе чепуха! Сеньор, я чувствую себя просто обязанным открыть вам 
глаза на мир, вас окружающий. Так вот, запомните хорошенько: революция, 
кавалерия, пушки, отступления, наступления и все прочее, что с этим связано, в 
жизни каждого человека — поймите, каждого, в том числе, и в вашей, — имеют 
громадное значение.

— В моей? Нет, в моей жизни — никакого, а в вашей — конечно, с этим я не могу 
не согласиться. У вас в голове как-то все это размещается, а в моей — только 
спинной панцирь моей гигантской хелонии.

— Что ж, разрешите поздравить вас с такой уникальной конструкцией головы!

— Премного благодарен. Но если вы так уж хотите знать подробности разговора 
между этими людьми, вам лучше всего расспросить об этом моего слугу Как всякий 
дилетант, он склонен придавать слишком большое значение разным несущественным 
мелочам и потому охотно фиксирует их в своей памяти

Фриц, уже успевший хорошо изучить натуру своего хозяина, не воспринял его 
последнюю фразу как колкость доктор нередко бывал бестактен, но отнюдь не из 
желания как-то задеть или унизить человека, а вследствие своей феноменальной 
отчужденности от проблем обыденной жизни Во всяком случае, Фриц радостно 
о