о намерений было появление Моргенштерна, подошедшего 
уже достаточно близко к животному.

Бык подбежал к ученому и на секунду приостановился, чтобы поточнее нацелить на 
него свои острые рога.

— На место! На место! — закричали гаучо.

Еще мгновение, и рога быка пронзили бы насквозь тщедушное тело ученого, но, 
видимо, эти крики возбудили в мозгу разъяренного животного определенный рефлекс,
 и сила, которая была выше и могущественнее его ярости — воля человека, 
заставила быка повернуться… Рога прошли в нескольких сантиметрах от ребер 
приват-доцента. Сделав несколько шагов по направлению к гаучо, бык опять 
остановился — оказывается, он еще не окончательно оставил свои намерения 
относительно человека-коротышки в красном.

— Назад! Назад! — снова закричали гаучо, обращаясь на этот раз уже к ученому, и 
несколько человек вскочили на лошадей, чтобы отвлечь на себя внимание быка.

Это им удалось, и ученый со всех ног бросился бежать, сохраняя при этом, как ни 
странно, счастливое выражение лица. А бык, снова поискав глазами противника, 
неожиданно обнаружил его позади себя. Бык резко развернулся, но и ученый успел 
снова перебежать за заднюю часть его тела. Этот синхронно совершавшийся 
противниками маневр повторился еще несколько раз, но так быстро, что гаучо не 
решались применять ни лассо, ни болас, опасаясь задеть человека.

Доктор чувствовал, что у него сбивается дыхание. Еще немного, и силы 
окончательно оставят его. Где же спасение? Где? И тут его осенило — обеими 
руками он ухватился за хвост быка.

Бык застыл на месте. Он испытывал совершенно новое для себя, дотоле неведомое и 
странное до жути ощущение. Что-то, угрожающее большой бедой, повисло у него на 
хвосте. Бык попытался стряхнуть с хвоста это что-то, взбрыкнув сначала задними, 
а потом передними ногами. Не получилось. О! Что за рев издал он, уже вконец 
обезумев. Такого, наверное, даже гаучо никогда прежде не слышали. Во весь опор, 
как будто за ним гналась компания чертей, бык помчался назад, к своему стаду, а 
тело доктора неслось, волочась по песку, за ним.

Если бы жизни человека не угрожала при этом прямая опасность, гаучо, конечно, 
от души похохотали бы над этой картиной. Бороздя ногами песок, приват-доцент 
тормозил движение животного. Бык, злясь от этого еще больше, время от времени 
упрямо повторял попытки сбросить груз со своего хвоста, и тогда тело ученого 
взлетало в воздух, как тряпичный лоскут. Но доктор так крепко держался за хвост,
 словно сросся с ним. И все же постепенно сила в его руках иссякала, наконец 
наступил момент, когда он выпустил хвост, напоминавший теперь растрепанную 
мочалку. Бык ошалело понесся дальше.

Но теперь-то уж гаучо могли отвести душу и нахохотаться до колик в животе, что 
с огромным удовольствием тут же и сделали. Быка же этот смех вверг в паническое 
состояние. Если бы он обладал способностью размышлять, то, несомненно, дал бы 
сейчас самому себе торжественный обет никогда в жизни, ни под каким предлогом 
не поддаваться на провокации доктора Моргенштерна, зоолога из немецкого города 
Ютербогка.

А наш зоолог, как ни странно, вышел из этой переделки совершенно целым и 
невредимым. Он поднялся с земли, отряхнул свою одежду и медленно — все-таки у 
него довольно ощутимо кружилась голова — побрел к тому самому месту, где стоял 
перед началом своего научного эксперимента… Подъехали гаучо и, продолжая 
хохотать, поздравили его с победой над грозным противником. А старший гаучо 
сказал совершенно серьезно:

— Вы были очень неосторожны, сеньор! Теперь, я надеюсь, вы на собственном опыте 
убедились, что с быками шутки плохи? Не понимаю только, почему вы так старались 
привлечь к себе внимание быка и коровы, да еще и не один, а на пару со своим 
другом?

— Мы пытались найти ответ на одну зоопсихологическую загадку.

— Простите, я что-то не понял — какой загадки?

— Зоопсихологической. То есть я хотел экспериментальным путем установить, 
действительно ли красный цвет, как утверждают некоторые, раздражает 
представителей этого семейства данного вида жвачных парнокопытных.

— Боже мой! И из-за такого пу