щий смех. И только Херонимо сказал вполне серьезно:

— Где пиявки? Сеньор, вы должны это ощущать. Они где-то на вашем теле. И нашему 
дорогому сеньору Федерико я бы тоже посоветовал внимательно осмотреть все свое 
тело.

И он подошел к Фрицу, быстро расстегнул его рубашку. Вся грудь немца была 
усыпана черными шевелящимися комочками.

— Вот это да! Да тут их целая колония! Сеньор, эти твари испытывают к вам 
особую привязанность!

— Я не в восторге от их любви! — сердито ответил Фриц, с нескрываемым 
отвращением глядя на свою грудь.

Подскочив к нему, дон Пармесан закричал:

— Стойте, сеньор, не двигайтесь! Сейчас я соберу их обратно во фляги.

— Ну, попадись мне в руки тот, кто это сделал! — уже не на шутку разозлившись, 
воскликнул Фриц. — Но я не дам им себя сожрать! Прочь с моего тела, подлые 
твари!

Но хирург крепко схватил его за руки.

— Подождите! Не надо этого делать! Прошу вас, обращайтесь с ними поделикатнее! 
Они должны остаться висеть на вас!

— Остаться висеть? Ну уж нет, дудки!

Он поднял руки, повел плечами и закричал:

— Да они всего меня облепили! Теперь я чувствую это!

— И меня! И меня тоже! — отозвался дон Пармесан.

— Они на руках, на ногах!

— И у меня, и у меня также!

— На спине!

— И у меня!

— Чудовища! Вампиры! Я разорву вас всех на мелкие кусочки!

Он разозлился уже действительно не на шутку и прямо-таки с яростью отрывал от 
себя пиявок.

Дону Пармесану это очень не понравилось. Он протянул руки к Фрицу и прокричал:

— Остановитесь! Вы же убиваете их! Стойте спокойно! Я сниму их с вас так 
осторожно, что вы получите от этого удовольствие!

— Остановиться? — переспросил возмущенный Фриц. — Но это же они первые на меня 
так подло напали!

— Ну какое это сейчас имеет значение! Вы же их уничтожаете. К тому же для вас 
самого сейчас этот процесс связан с мучениями. Подождите немного: когда они 
напьются крови, снять их будет совсем легко.

— Когда напьются? И как долго я должен ждать этого? Да они из меня, пока я буду 
ждать, выкачают всю кровь! Нет, моя жизнь — знаете ли, не игрушка для них. 
Снимайте их немедленно!

— Сеньор, ваша милость, ну пожалуйста, вспомните о том, что наука требует жертв.
 Будьте так добры и…

— Немедленно, я сказал! Требует жертв! Вы с ума сошли! Я не желаю становиться 
жертвой этих вампиров ради ваших дурацких теорий о пиявках!

Наконец дон Пармесан сдался и стал снимать пиявок с тела Фрица, стараясь каждую 
аккуратно протолкнуть в горлышко фляги. От волнения руки у него дрожали, и 
пиявки время от времени проскальзывали между его пальцами, шлепаясь на землю. 
Хирург судорожно начинал искать их в траве. При этом Фриц поносил его на все 
лады, а дон Пармесан отвечал ему проповедью о любви к науке вообще и к пиявкам 
в частности как ее помощникам. Со стороны все это выглядело очень смешно. 
Аргентинцы, казалось, уже вот-вот надорвут животы от хохота. Доктор Моргенштерн 
хотел было прийти на помощь своему слуге, но вдруг ему показалось, что все эта 
возня с пиявками идет как бы понарошку: недаром же вокруг стоял хохот, и он 
оставил свое намерение. Старый Ансиано и Аука стояли с серьезными лицами, но по 
их смеющимся глазам было видно, что они просто сдерживаются согласно понятиям 
индейцев о чувстве собственного достоинства.

Подошел Отец-Ягуар. Он догадался, кто именно организатор этого представления, и 
ясно дал понять это Шутнику, бросив на него суровый взгляд. Одного слова 
Отца-Ягуара было бы достаточно, чтобы прекратить веселье, но что-то мешало ему 
произнести это слово, возможно, то, что он лучше всех остальных в своей 
экспедиции знал, как необходима людям, находящимся подолгу в экстремальных 
обстоятельствах, разрядка. Но когда он понял, что Фриц и хирург собираются 
войти в воду Крокодильего источника, он все же вмешался, разъединил их своими 
сильными руками и сказал, против ожидания распалившихся противников, очень 
спокойно и мягко:

— Сеньоры, пора прекратить это. Шутка может закончиться печально.

— Шутка? — удивился Фриц. — Я и не подозревал, что эта история может оказаться 
шуткой! Хотел бы я посмотреть на этого шутника, когда на нем сидели бы пятьсот 
пиявок!

— Какие пятьсот? — воскликнул дон Пармесан. — Их было всего-то девяносто, по 
тридцать в каждой фляге.

— А, по-вашему, это мало? Боже мой! Девяносто пиявок покушались на мою жизнь! 
Они прокусили мои вены и хлебали во все горло драгоценную немецкую кровь, как 
будто я карась как