даже если бы 
и решился на подобную жестокость.

— А теперь мне надо идти, — произнесла она, отпрянув. — Иди и ты, но смотри, не 
рассказывай никому о нашей встрече. И не бойся — от меня никто ни о чем не 
узнает.

— Ты будешь молчать?

— Да, я клянусь! А ты?

— Буду, если ты действительно этого хочешь, — ответил я.

— Не говори никому, ни одному человеку, кроме моего Вава-Деррика! [31 - Вава — 
брат на языке команчей.] Только он должен знать, и никто другой. Обещай мне и 
дай на том руку!

Я протянул руку; простившись со мной порывистым рукопожатием, женщина 
повернулась и побежала вниз, но через несколько шагов оглянулась и, приложив 
палец к губам, повторила:

— Помни — ни одному человеку! И не потеряй мой myrtle wreath!

Она исчезла в кустах, а я, позабыв об осторожности, еще целую минуту стоял на 
открытом склоне. Мысли кружились в голове беспорядочным вихрем. Кто эта женщина 
— индеанка или белая? Но как она может быть белой? Конечно, она безумна, и все 
же ее слова, да и весь облик произвели на меня глубокое впечатление; я 
чувствовал, что здесь кроется какая-то трагедия. Однако решать загадку у меня 
не было времени, да и сомнительно, чтобы я сейчас сумел это сделать.

Слишком много здесь неясного. Во всяком случае, Вава-Деррик, похоже, существует 
не только в ее воображении. Но где его искать и кто он? Индеец, команч? Об этом 
как будто свидетельствует слово «вава», но почему Деррик? А при чем здесь 
миртовый венок? Неужели он был на ней в ту самую минуту, когда она потеряла 
разум? Если так, то это действительно белая женщина.

Я двинулся в обратный путь, утешая себя надеждой, что во время ночного визита в 
лагерь мне удастся еще раз увидеться с Тибо-вете-Элен и получить более 
вразумительные сведения о ее прошлом. По дороге я раздумывал, как мне вести 
себя с моими спутниками — промолчать или рассказать об удивительной встрече? 
Можно ли считать обязательством слово, которое я дал сумасшедшей? С житейской 
точки зрения — нельзя, и не будет большого греха его нарушить. Но я всегда 
сдерживал свои обещания и к тому же, проведя столько лет среди индейцев, во 
многом перенял их правила поведения и взгляды. А они уверены, что душевная 
болезнь сродни святости. Значит, безумие этой женщины не снимает, а усиливает 
мою ответственность перед ней. Придя к такому выводу, я укрепился в мысли 
сохранить тайну и не нарушать обещания.

Встреча с Тибо-вете-Элен задержала меня, и уже смеркалось, когда я, никем не 
замеченный, добрался до места нашей стоянки. Олд Шурхэнд ничего не сказал, 
только поднял на меня вопросительный взгляд, а Олд Уоббл явно обрадовался.

— Наконец-то, наконец-то! — говорил он, дергаясь от возбуждения. — А я уже 
начал беспокоиться о вас, сэр!

— Для беспокойства нет никаких причин, — ответил я, садясь на землю.

— Стало быть, все спокойно. И ниггер там?

— Негр, хотите вы сказать? Да, там.

— Но, конечно, под надзором?

— На сегодня во всем лагере осталось лишь двое взрослых мужчин, которые 
стерегут его, не отходя ни на шаг. Все прочие уехали за мясом. К ночи внимание 
сторожей ослабеет, и мы сможем легко осуществить наш замысел.

— Так, так! С чего же мы начнем?

— Дайте мне немного подумать, мистер Каттер.

На самом деле у меня уже имелся готовый план действий, но разговаривать не 
хотелось, а объяснять ему причину моей задумчивости я не собирался. Из головы 
никак не шла загадочная индеанка. В эту минуту мой взгляд случайно упал на 
Шурхэнда — он сидел прямо передо мной, и багровый свет заката озарял его 
красивое, мужественное лицо, из-за необычного освещения оно казалось еще 
печальнее и строже. И вдруг я понял — так вот на кого была похожа безумная 
индеанка, Тибо-вете-Элен! Но не мерещится ли это мне? Всматриваясь в лицо 
Шурхэнда, я словно видел те же самые черты: такой же лоб, глаза, губы — но 
конечно, в мужском и более молодом варианте. Мне до сих пор еще никогда не 
приходилось испытывать такого потрясения; я сидел, боясь пошелохнуться. Но в 
следующий миг ко мне вернулось мое обычное хладнокровие, и я решил, что 
заблуждаюсь или обманут случайным сходством.

Закат погас, и все окружающее потонуло во мраке. Теперь, уже не видя лица 
Шурхэнда, я окончательно успокоился и был рад, что не поддался минутному п