|
удостоверился,
что все цело, и только после этого вождь получил свободу. Вначале мы
собирались включить в условия его освобождения требование мира или хотя бы
перемирия с племенем команчей, но потом отвергли эту идею. Команчи никогда не
отличались верностью клятвам, и мы не выиграли бы ничего, а лишь затянули
переговоры. Поэтому я ограничился заявлением о том, что мы не питаем враждебных
намерений к индейцам. Вупа-Умуги уже направился было к своим воинам, но на
полпути остановился и, обернувшись, спросил у меня:
— Сколько времени будет продолжаться мир, о котором говорят бледнолицые?
— Сколько ты захочешь, — ответил я. — Это зависит только от вас.
— У слов Шеттерхэнда два смысла. Почему ты не называешь определенный срок?
— Только лишь потому, что и сам не знаю его. Мы не желаем зла твоему племени и
были бы рады всегда жить в мире и дружбе с индейцами. Однако нам известно, что
не все воины и вожди думают так же, как мы. На них и лежит ответственность за
поддержание мира. Если на нас не нападут, топор войны останется лежать в земле.
— Уфф! А сколько еще дней белые люди хотят пробыть здесь, у Голубой воды?
— Мы сейчас уезжаем.
— Куда? — выпалил вождь.
— Охотник подобен ветру, не знающему, где он будет завтра или через день. Может,
тут, может, там…
— Шеттерхэнд уклоняется от ответа! — заявил Вупа-Умуги.
Разубеждать его я, конечно, не стал, а только заметил:
— Ты на моем месте отвечал бы точно так же.
— Нет, — упорствовал индеец, — я бы сказал тебе правду.
— В самом деле? — заинтересовался я. — Ну-ка, давай проверим. Скажи, сколько
времени проведут твои воины возле Голубой воды?
— Еще несколько дней. Мы пришли сюда, чтобы наловить рыбы, и уйдем, как только
закончим ловлю [27 - На самом деле индейцы прерий никогда не употребляли в пищу
никакую рыбу, считая ее «нечистой» .].
— А куда вы направляетесь?
— В свои вигвамы, к нашим женам и детям.
— Ты утверждаешь, что все сказанное тобой — правда?
— Да, — твердо ответил Вупа-Умуги.
Продолжать эту беседу не имело смысла. Я сказал:
— Будь же мудр и исполни твои собственные слова! И помни, что всякая ложь
подобна ореху, ядро которого — неотвратимое наказание. Ты говорил, что не
боишься Шеттерхзнда, и бояться тебе действительно нечего — если только ты сам
не вынудишь меня свести с тобой счеты. Я сказал. Хуг!
Вождь ничего не ответил. Сделав жест, выражающий презрение, он повернулся,
вскочил на коня и уехал вместе со своими людьми. Мои спутники принялись на все
лады обсуждать беспримерную наглость команча, но я прервал их, объяснив:
— Джентльмены, мы сможем поговорить об этом немного позже. Сейчас нам надо
убираться отсюда, да поживее.
— Что, неужели дело настолько серьезное? — недоверчиво спросил Сэм Паркер.
— Да.
— Простите, сэр, но мне так не кажется. Мы преподали краснокожим хороший урок,
и они теперь дважды подумают, прежде чем сунутся к нам.
— Неплохо сказано, мистер Паркер. Но вспомните, что нас всего лишь двенадцать
человек, а их — полторы сотни.
— Верно, но среди этих двенадцати — Олд Шеттерхэнд, Олд Шурхэнд и Олд Уоббл.
Одни эти имена чего-нибудь да стоят, даже если не упоминать о других. Команчи
уже не посмеют надоедать нам, сэр!
— А я, напротив, уверен, что сейчас они думают только о мести. И пускай даже
наши имена внушают им определенное почтение, соотношение сил — двенадцать их
воинов на одного белого — известно команчам не хуже, чем нам. Они потеряли
своего знаменитого пленника и вдобавок чувствуют себя оскорбленными. Нет
сомнений, что теперь они постараются наверстать упущенное и заполучить не
только его, но и всех нас. Здесь, в прерии, нам не найти ни малейшего прикрытия.
В случае нападения команчей мы, конечно, успеем перестрелять десяток-другой,
но затем все-таки неминуемо погибнем. Нет, нам надо уезжать.
Но Сэм уперся.
— Уж если они решили напасть, то отъезд нам не поможет. Команчи поскачут следом
и догонят нас!
— Догонят, но к тому времени мы займем более удобную позицию для обороны, чем
эта, — объяснил я. — А преследовать нас они будут в любом случае, чтобы узнать,
куда мы направляемся. Но от своего лагеря индейцы удаляться н
|
|