дей, как самих 
себя, друзья они нам или враги.

— И своих врагов? — спросил он, посмотрев на меня широко раскрытыми удивленными 
глазами.

— Да, и врагов.

— Как самих себя?

— Как самих себя.

— Значит, я должен любить какого-нибудь апача, который стремится лишить меня 
жизни, любить так же, как своего отца и самого себя?

— Да. Есть только одна большая, настоящая любовь, которую нельзя делить на 
большие и маленькие части.

— Такую любовь могут иметь только бледнолицые; для краснокожего воина немыслимо 
любить своего врага.

— Вспомни Виннету! Мы с ним были смертельными врагами, а стали братьями, всегда 
готовыми отдать свою жизнь друг за друга. Вы ведь его враги, а он вас прощает, 
несмотря на то, что вы хотите лишить его и его воинов жизни. Он отпускает вас, 
своих безжалостных врагов, на свободу, хотя и знает, что вы будете его за это 
ничуть не меньше ненавидеть. Как часто мне доводилось присутствовать при его 
победах над врагами, стремившимися его убить; их жизни были в его руках; но он 
дарил им жизнь, хотя мог лишить их ее. Поэтому он в почете и знаменит везде, 
где знают его имя, и поэтому я могу утверждать, что краснокожему воину совсем 
не так уж трудно прощать своих врагов, доказывая этим свое благородство. Я 
думаю, что мой молодой брат тоже сможет быть таким же, как Виннету!

Он долгое время молчал, прижав свои сплетенные ладони ко лбу, а потом предложил 
мне:

— Пусть Олд Шеттерхэнд уйдет и оставит меня одного! Я хочу поговорить сам с 
собой; я хочу спросить себя, смогу ли я быть таким, как Виннету — великий вождь 
апачей.

Я выполнил его просьбу и отошел, хорошо представляя себе, какие душевные муки 
ему предстоят. Почему я сослался только на Виннету? Разве нет более ярких 
примеров? Почему я не упомянул о самых великих и назидательных случаях из 
Священной истории? Да потому, что вообще все, что излагалось достаточно 
пространно, казалось ему непонятным и неубедительным. Другое дело пример 
Виннету. Его авторитет среди индейцев многих племен был непререкаемым.

Кроме того, с людьми малопросвещенными вообще надо быть осторожным в беседах на 
отвлеченные темы. Во всяком случае, мне удалось извлечь поврежденное «маисовое 
зерно» из закоулков его души, а будущее покажет, пустит ли оно вновь ростки.

Я увидел Виннету беседующим с Энчар-Ро и белым, и подошел к нему. При этом я с 
удовольствием заметил, что Виннету замолчал, потому что, видимо, когда я к нему 
приблизился, он, не желая похваляться своими взаимоотношениями с другими людьми,
 решил проявить скромность.

— Хорошо, что вы подошли к нам, мистер Шеттерхэнд, — произнес Олд Уоббл. — Мы 
должны решить, что делать дальше.

— Разве вы уже это не обсудили, сэр? — спросил я.

— Мы, к сожалению, много говорили, но не смогли прийти к единому мнению.

— Это довольно странно! После всего, что мы теперь знаем, не может быть никаких 
сомнений, что нам делать.

— Ах так! Удивительно, как это у вас не возникает никаких сомнений. А Виннету с 
вами согласен?

И тут апач пояснил в своей обычной манере:

— План моего брата Шеттерхэнда хорош. Мы его будем выполнять.

— Well! Но сначала мы должны его выслушать, потому что чего не знаешь, того не 
знаешь, this is clear! Поэтому прошу вас рассказать о нем подробнее, мистер 
Шеттерхэнд! Когда мы выступаем?

— Сейчас, — отвечал я.

— Куда? В оазис?

— Да, но не все; мы разделимся.

— Ах вот что! Почему?

— Нужно только что установленные фальшивые вехи-колья как можно быстрее удалить 
и установить в направлении на то место в песках, о котором говорил Кровавый Лис.


— Кто это будет делать? Я могу пойти с ними.

— Нет, так не получится; это должны сделать только индейцы.

— Почему? Я не вижу никаких оснований для этого.

— Да это и не нужно, сэр, потому что только я один знаю этот путь. Те, кто 
будут выполнять это задание, оставят после себя следы, и эти следы должны быть 
индейскими, чтобы Вупа-Умуги принял их за следы команчей, если он по ним будет 
ехать.

— Это здорово придумано!

— Людей должно быть не больше и не меньше, чем команчей, которых мы здесь 
захватили. Поэтому Виннету с полестней апачей сразу отправится отсюда в 
Гутеснонтин-кай, захватив с собой оставшиеся еще в запасе шесты, чтобы 
закончить работу по их установке.

Как только я это сказал, вождь поднялся и спросил меня:

— У меня од