ли больше никто не будет нас слышать. Он 
отвернулся от меня и закрыл глаза.

— Ну как, — спросил я его, — мой молодой брат все еще будет утверждать, что он 
знаменитый, великий вождь?

Он ничего не отвечал, однако, почувствовав мягкость моего тона, несколько 
изменил выражение своего лица, оно перестало быть мрачным.

— Или Большой Шиба все еще считает, что Олд Шеттерхэнда можно сравнивать со 
старой женщиной? — продолжил я.

Он по-прежнему молчал, оставаясь неподвижным. А я повел разговор дальше:

— Отца моего молодого друга звали Тевуа Шохе, что значит Огненная Звезда; я был 
его другом и братом, и он был единственным воином команчей, которого я любил.

Он приоткрыл глаза и бросил изучающий взгляд на мое лицо, но и только, слов у 
него не нашлось.

— Огненная Звезда погиб от руки белого убийцы, и мое сердце очень болело, когда 
я об этом услышал. Мы отомстили его убийце, а моя любовь к нему перешла на его 
сына.

Он открыл глаза, повернул голову в мою сторону и посмотрел на меня, продолжая 
упорно молчать. Я же продолжал:

— Когда имя Олд Шеттерхэнда звучало у многих лагерных костров, Большой Шиба был 
тогда еще мальчиком и его никто не знал. Но вот он собрал своих людей и подумал,
 что молодой сын команчей может быть мужчиной, как его отец, с добрым и 
преданным сердцем, со светлым и ясным умом и к тому же с крепкими кулаками. Я 
как-то был твоим проводником в еще тогда необитаемом Льяно-Эстакадо; я помогал 
тебе сражаться против твоих врагов; я привел тебя в жилище Кровавого Лиса и был 
твоим учителем все время, пока мы там жили. Когда я к тебе обращался, мой голос 
звучал для тебя так же, как голос твоего умершего отца; когда я брал твои руки 
в свои, на твоем лице разливалось блаженство, как будто мои руки — это руки 
твоей матери. Тогда ты меня любил.

— Уфф, уфф! — произнес он тихо, и глаза его увлажнились.

— Тогда я набил свою калюме и выкурил с тобой трубку мира и братства; я был 
старшим, а ты младшим братом, потому что мы оба имели одного отца, доброго 
Маниту, о котором я тебе рассказывал. Ты всегда был в моем сердце и в моих 
мыслях, и я верил, что выращу всходы маиса из каждого зернышка, и будет богатый 
урожай, твое сердце казалось мне плодородной почвой, которая оправдает мои 
усилия и даст тысячекратные результаты.

— Уфф, уфф, уфф! — повторил он несколько раз тихо и приглушенно, как будто он с 
трудом сдерживал подступавшие слезы.

— Что же выросло из моих маисовых зерен? Они, бедные, совсем высохли и пропали 
без влаги и солнца.

— Нет, нет! — отважился от наконец заговорить, от стыда и угрызений совести 
отворачивая от меня лицо.

— Да, да, горе, горе, — продолжал я, — к сожалению, это так, а не иначе. Что 
получилось из моего юного друга и брата? Неблагодарный враг, издевавшийся надо 
мной и грозивший лишить меня жизни. Это печально, очень печально услышать от 
молодого воина, знающего только строгие законы прерии; еще более печально 
услышать такое от юноши, крепко подружившегося с