алось ничего иного, как скрепя сердце 
принимать их довольно обоснованные возражения.

— Вы можете говорить, что вам угодно, — слышал я сзади, — однако я думаю, что 
мы негодяев скорее всего не поймаем, если не станем поступать умнее, чем до сих 
пор.

— Почему же, Олд Уоббл? — спрашивал Паркер. — Я думаю, что те трое впереди нас 
очень хорошо представляют себе, что делают.

— Вы думаете? Действительно? Почему же мы тогда так медленно плетемся за этими 
краснокожими, не нападая на них?

— Потому что джентльмены, вполне вероятно, ожидают, пока не наступит вечер.

— Ну, это уже лучше, значительно лучше! Сейчас индейцы нас не видят, а вечером 
мы их не сможем разглядеть. И уж тогда наше присутствие наверняка будет 
обнаружено ими.

— Послушайте, мистер Уоббл, наши предводители не дети, а мужчины, и хорошо 
знающие, что делают!

— О! Хм! Если бы я скакал впереди как предводитель и хотел бы что-нибудь 
сказать, я придумал бы кое-что получше.

— Что именно, позвольте узнать.

— Я бы сделал все гораздо быстрее.

— Как это?

— Я бы приказал отпустить поводья и просто-напросто напасть на краснокожих.

— О, Олд Уоббл, это было бы глупее всего, что вы только могли придумать.

— Почему вы так решили?

— Потому, что команчи наверняка услышат и увидят нас заранее и, несомненно, 
успеют удрать.

— Что ж тут такого? Мы бы их обязательно догнали и захватили.

— Это легко сказать. А если они будут от нас убегать в разные стороны, 
кто-нибудь из них сможет легко удрать. А этого ни в коем случае допустить 
нельзя. Разве я не прав, мистер Шеттерхэнд?

Я повернулся к ним и ответил:

— Да. Не мешайте мистеру Каттеру говорить! Он не знает намерений Виннету, и 
нельзя поэтому его мнение считать глупым.

Старик вопросительно посмотрел на меня. Он хорошо понял, что я думаю, но тем не 
менее вознамерился спрашивать дальше; поэтому я разъяснил ему:

— Виннету хорошо знает, что в часе езды отсюда находится ложбина, через которую 
идет прямая дорога к оазису Кровавого Лиса. Она довольно глубокая и длинная, 
так что находящийся в ней не сможет разглядеть, что делается наверху, на ровной 
поверхности пустыни. Вот мы и хотим подождать, пока команчи не втянутся в эту 
ложбину, только и всего.

Тогда вмешался апач:

— Мой брат хочет наделить меня чужой славой. Этот план не мой. Он сам уже вчера 
вечером, перед тем как мы уснули, говорил об этом.

— Нет, это была твоя идея, — возразил я.

— Я только хотел сказать об этом, но ты успел высказаться раньше.

— Ну вот, опять произошло так, как всегда. Мой брат Виннету думает точно так же,
 как и я.

— Да, мои мысли совпадают с твоими, а твои с моими, потому что мы как-то раз 
смешали капли нашей крови и выпили их вместе, и сейчас у нас не два сердца, а 
одно, общее. И получается, что мы думаем оба об одном и том же и всегда 
одновременно догадываемся о том, что должно произойти. Вот через час мы 
захватим команчей в низине, в песках.

— Чтобы никто из них не смог бы ничего никому рассказать?

Как только я произнес последнюю фразу, Виннету вопросительно посмотрел на меня, 
но только одно мгновение, а потом спросил:

— Мой брат хочет поговорить с молодым вождем?

— Да.

— Ты думаешь, он скажет тебе все, что ты захочешь у него узнать?

— Да.

— Большой Шиба, хотя и молодой, но достаточно сообразительный. Я знаю, что Олд 
Шеттерхэнд умеет поставить такие вопросы, произнести такие слова, что даже 
очень хитрого человека сможет заставить сказать то, что ему надо. Ну, а Большой 
Шиба тоже это знает и потому будет молчать.

— Он заговорит, потому что поверит, что я пришел к нему не как враг, а его 
встретил случайно. Поэтому я поеду не вслед за ним, а отделюсь от вас и сделаю 
небольшой крюк по пустыне, как будто я подъехал к ложбине с противоположной 
стороны. И он решит, что я приехал от Кровавого Лиса, из оазиса. Поэтому он 
будет думать, что след его я не видел и ничего не знаю о его намерениях. Он 
поверит, что меня будет легко подловить, что я для него совсем не опасен, а 
поэтому не только станет со мной разговаривать, но даже не очень внимательно 
будет следить за своими словами, и я услышу, что мне нужно.