ь уже было нельзя. Он стал свидетелем ужасного 
преступления, а труп лежал совсем неподалеку. Он охотно сбежал бы отсюда, но не 
мог решиться, ибо полагал, что Полковник еще ищет его. Так прошла четверть часа,
 потом еще пятнадцать минут. Наконец янки все же решил покинуть ужасное место. 
Прежде всего он еще раз оглядел прерию, и тут его глаза заметили нечто такое, 
что снова заставило его забиться в укрытие.

С правой стороны по прерии ехал всадник, ведущий за собой еще одного коня. 
Наткнувшись на следы двух уехавших трампов, человек остановился и легко 
спрыгнул с лошади. Осмотревшись, незнакомец наклонился, чтобы изучить следы, 
затем неторопливо прошел по ним назад, к тому месту, где было совершено 
убийство. Там он опять остановился и огляделся. Склонился к земле и разогнулся 
лишь после того, как тщательно изучил место преступления. Опустив глаза, он 
пошел по следу Полковника. Не доходя пятидесяти шагов до зарослей, он 
остановился, издал какой-то особенный гортанный звук и указал рукой в кустарник.
 Очевидно, это относилось к коню, ибо тот сразу удалился от хозяина, сделал 
маленький крюк и потом вернулся на край зарослей, втягивая воздух через широко 
открытые ноздри. Животное вело себя спокойно, поэтому путник подошел ближе. 
Явных признаков беспокойства не было, и всадник прошел мимо.

Теперь янки мог его рассмотреть — перед ним стоял индеец. Он носил обшитые 
бахромой легины и охотничью рубаху, украшенную богатой вышивкой и также 
отделанную по швам бахромой. Маленькие ступни его ног были обуты в изящные 
мокасины. Длинные, черные как смоль волосы были аккуратно уложены под налобной 
повязкой из гремучих змей, за которой не торчало ни одного орлиного пера. С шеи 
индейца свешивалось тройное ожерелье из клыков медведя с трубкой мира и 
мешочком с «лекарствами». В руке краснокожий сжимал двустволку, ложа и приклад 
которого были обиты мелкими серебряными гвоздями. Матовая светло-бурая кожа 
лица отливала бронзой; оно имело римский профиль, и лишь слегка выдающиеся 
скулы выдавали его индейский тип.

Собственно говоря, соседство любого краснокожего должно было внушить янки, 
который и без того не был рожден героем, немалые опасения. Но чем больше он 
всматривался в лицо индейца, тем больше ему казалось, что ему нечего бояться 
пришельца. Краснокожий приблизился шагов на двадцать. Его конь пошел еще дальше,
 тогда как другой жеребец продолжал стоять за спиной индейца. Первый жеребец 
поднял было переднее копыто, чтобы сделать очередной шаг, как вдруг резко 
лягнул ногой и с громким фырканьем кинулся назад — животное почувствовало запах 
янки, а может быть, трупа. Индеец в тот же миг как пантера отскочил в сторону и 
исчез из виду, а за ним — и второй конь. Теперь Хартли больше ничего не мог 
видеть.

Он застыл в долгом и напряженном ожидании, едва сдерживая в груди тяжелое 
дыхание, и в этот миг до его ушей долетел полуприглушенный звук «уфф!». Когда 
он повернул лицо в сторону услышанного восклицания, он увидел склонившегося, 
вероятно, над трупом индейца. Через несколько мгновений краснокожий пополз 
назад, и его не было видно около четверти часа, как вдруг янки в ужасе 
вздрогнул, ибо голос индейца раздался совсем рядом:

— Почему бледнолицый сидит в укрытии? Почему он не выйдет, чтобы показаться на 
глаза красному воину? А может быть, он скажет, куда скрылись убийцы другого 
бледнолицего?

Когда Хартли со страхом повернул голову, он увидел индейца, стоявшего на 
коленях рядом с ним с блестящим ножом — «боуи» в руке. Слова краснокожего 
доказывали, что он верно прочитал след и рассудил чрезвычайно проницательно. Он 
не считал американца убийцей, и успокоенный этим Хартли отозвался:

— Я прятался от них. Двое удалились прочь, в прерию, а третий бросил труп здесь.
 Я остался в укрытии, ибо не знал, ушел он или нет.

— Он ушел. Его след ведет через заросли, а потом на восток.

— Значит, он пошел за мной на ферму. Его действительно здесь нет?

— Нет. Мой белый брат и я — единственные живые люди тут. Пусть он выходит на 
открытое место и расскажет мне, что случилось.

Краснокожий отлично владел английским, а то, что и как он говорил, вселило в 
американца доверие, поэтому Харт