что в 
образе духа. Но я надеюсь, вы еще не записали меня в духи?

— Нет, на духа вы не очень похожи. Значит, глаз за глаз, зуб за зуб, говорите? 
Но вы живы, а значит, и нам искателей убивать незачем.

— Но они же хотели нас убить!

— И я хотел бы позволить их убить; это ведь то же самое, как если бы их на 
самом деле расстреляли…

Она вопросительно взглянула на Сэма, потом стукнула себя по лбу и простодушно 
выпалила:

— Ну и глупа же эта Розали! Ее побили собственными словами! Такое со мной 
произошло первый раз в жизни, можете поверить моему честному слову — меня ведь 
не так легко побить, как кажется. Но скажите мне, по крайней мере, что должно 
произойти с этой разбойничьей шайкой. Может, дадите им премию или наградите 
золотой медалью?

— Скоро вы увидите, что мы намерены делать.

— Надеюсь. Только не забудьте, что теперь я отношусь к людям, на жизнь которых 
посягали! Если бы нападение удалось, лежал бы здесь мой простреленный или 
исколотый труп, а утренняя заря освещала бы мою раннюю смерть. Такие поступки 
требуют наказания. Вы хоть это понимаете?

— От наказания они не уйдут, можете быть уверены. Но нигде не сказано, что мы 
имеем право убивать виновных. Вы — женщина, дама, так сказать… Принадлежите к 
нежному и прекрасному полу, отвергающему ненависть и гнев и правящему миром в 
доброте и любви. Убежден, что и в вас живет милосердие, без которого самая 
прекрасная женщина превращается в безобразное создание.

Хитрый маленький охотник, говоря подобным образом, нисколько не просчитался. 
Фрау Розали снова стукнула себя, только теперь в грудь, и ответила:

— Милосердие? Конечно, живет! Ах, мое сердце! Оно тает, словно масло на солнце. 
Я отношусь, как вы говорите, к прекрасному полу и хочу своей добротой покорить 
мир. Случается, правда, что человек заблуждается, бывают моменты, когда мои 
мягкость и доброта недостаточно заметны, но сейчас я хочу продемонстрировать 
силу великодушия слабого пола. Вы не заблуждались во мне, герр Хокенс, и я 
ничего не хочу знать о наказании этой банды убийц. Отпустите их!

Она, возможно, еще долго бы говорила, но подошли солдаты с лошадьми, пожелавшие 
расположиться вне лагеря, с другой стороны фургонов; переселенцы привели 
пленного скаута. Завязался оживленный разговор. Немцы желали точнейшим образом 
узнать обо всем, что случилось в их отсутствие. Кантор тоже слушал этот 
разговор, но не сидя у костра, как все остальные, а непрестанно бегая туда-сюда.
 Он даже занялся связанными пленниками, то переворачивая одного, то пытаясь 
поднять и переложить другого, пока это не надоело Сэму.

— Эй, что вы там делаете? — спросил он. — Или они не так лежат, герр кантор?

Тот обернулся и важно ответил:

— Кантор эмеритус, герр Хокенс, попросил бы я вас! Да, вы догадались: пленные 
должны лежать по-другому.

— Почему?

— Их расположение не производит нужного эффекта.

— Эффекта? Какой еще тут эффект?

— Вы либо не знаете, либо просто забыли, зачем я сюда приехал.

— Ну и зачем? — неосторожно спросил Сэм, совсем забыв о навязчивой идее кантора.


— Затем, чтобы сочинить героическую оперу в двенадцати актах и только потому я 
оказался здесь, что мне нужно собрать материал. И вот сейчас я придумал сцену, 
совершенно великолепную сцену, которая будет называться «Хор убийц». Они лежат 
на земле и поют двойной секстет [31 - Секстет — произведение для шести 
исполнителей, каждому из которых предназначена особая партия]. Но для этого 
нужно совсем иное расположение. Вот я и ищу его, а как только найду, сразу же 
запишу. Можете быть уверены, я очень стараюсь не причинить этим людям вреда.

— Что касается