ы сам знаешь, что ей далеко до совершенства, Сэм.

— Совершенство? Чепуха! Она просто жуткая скотина, ужасная! Но я не променяю ее 
и на тысячу благородных роз! Она умна, опытна и понятлива, как… как, ну, как 
Сэм Хокенс, ее хозяин, которому она столько раз спасала жизнь. Моя Мэри — это 
моя Мэри, единственная и неповторимая, хотя и упрямая, проклятая и мерзкая 
бестия, которую давно пора пристрелить!

— Прямо из твоей Лидди? — бросил Дик Стоун.

— О, Лидди прежде всего! — кивнул Хокенс, при этом его маленькие глазки 
блеснули, а рука ласково погладила длинный ствол старого и странного на вид 
ружья. — Лидди дорога мне прямо как Мэри. Она никогда не подводила. Моя свобода 
и жизнь часто зависели от нее, и всегда она исполняла свой долг. Конечно, и у 
нее есть причуды, большие причуды, и если их не знать, то набьешь немало шишек. 
Но я-то их знаю, я изучил их, все ее достоинства и недостатки, как врач 
карбункулы. Я не выпущу ее из рук, пока не протяну ноги. Когда я умру, а вы 
будете рядом, не сочтите за труд положить Лидди со мной в могилу. Никто другой 
не должен заполучить ее. Мэри, Лидди, Дик Стоун и Уилл Паркер — все четверо 
живут в моем сердце, и мне больше ничего не надо на этом свете.

Казалось, будто незримая волна на миг потушила озорные искорки его глаз, но 
всего один взмах руки — и голос старика снова зазвучал бодро:

— Смотри, один из них встал — тот, что шептался с хозяином. Сейчас подойдет к 
нам и начнет дурака валять. Комедия начинается! Только не испортите мне ее…

Нет ничего удивительного в том, что Сэм Хокенс дал своей мулице и ружью такие 
ласковые прозвища. Вестмены старой закалки — таких, к сожалению, все меньше и 
меньше — были совершенно другими людьми, нежели тот сброд, что явился на Запад 
позднее. Однако под словом «сброд» следует понимать не только морально 
разложившихся типов. Когда миллионеры, банкиры, генералы, адвокаты — да хоть 
сам президент Соединенных Штатов, приехавший на Запад в окружении 
многочисленной свиты, — пачками укладывают дичь из кустов ради развлечения, в 
глазах настоящего вестмена все эти благородные особы столь высокого ранга будут 
выглядеть всего лишь сбродом.

Индеец — вестмен до мозга костей — «делал» мясо, только если нуждался в нем. Он 
ловил только одну лошадь из стада диких мустангов; он знал время, когда бизоны 
шли с юга на север и когда возвращались; он отлично ориентировался на местности,
 по которой странствовал и охотился, чтобы есть. Где же сейчас те стада? С 
одним-двумя бизонами можно повстречаться в лучшем случае в каком-нибудь 
зоопарке. А настоящих индейцев или трапперов увидишь только в книге с 
картинками. Во всем этом виноваты те, кого капканщики и скваттеры называют 
сбродом. Не надо только говорить, что причина в цивилизации — у цивилизации нет 
предназначения искоренять и уничтожать. Повсюду, когда строились железные 
дороги, сотни «джентльменов», вооруженные ружьями новейшей конструкции, 
собирались в группы, чтобы поохотиться. Они двигались на Запад в поездах, 
останавливались где-нибудь в прерии и расстреливали проносившиеся мимо бизоньи 
стада прямо из окон вагонов. Потом они ехали дальше, оставляя горы трупов на 
попечение койотов и стервятников, стяжая себе славу охотников прерий и 
испытывая от этого огромное удовлетворение. На одно убитое животное приходилось 
по десять и больше подстреленных и раненых. Обреченный на голодную смерть 
индеец наблюдал за варварством издали, в бессильной ярости, но ничего не мог 
поделать. Если он жаловался, над ним смеялись. Если он защищался, его убивали, 
как бизона, которого он считал своим и потому так оберегал.

Совсем иначе обстоит дело с настоящими вестменами, в прошлом охотниками. Они 
никогда не стреляли больше, чем нужно. Вестмен добывал мясо с риском для жизни. 
Он мог рискнуть верхом ворваться в самую гущу бизоньего стада и бороться с 
мустангом, которого стремился поймать и объездить. Он мужественно выходил один 
на один с гризли. Ружье — мертвый, бездушный металл — верный друг вестмена, а 
лошадь — его настоящая подруга. Он мог не пить и не есть до последнего и 
забивал любимого конягу только в самом крайнем случае, когда иначе было не 
выжить. Он давал животным людские имена и разговаривал с ними как с добрыми 
приятелями, если ночевал где-нибудь один, в девственном лесу или прерии.

Именно к таким вестменам принадлежал Сэм Хокенс. Суровость дикой жизни не 
сделала его бессердечным; вопреки всему он остался человеком душевным, 
оставаясь при этом ужасным хитрецом.

Тем временем произошло то, что ожидалось: Батлер встал, подошел ближе, застыл у 
стола охотников во властной позе и без приветствия насмешливо сказал:

— Эй, да вы просто неотразимы! Вот так тройня!

— Да, — Сэм кивнул совершенно серьезно.

Такое признание прозвучало для Батлера неожиданно, он громко рассмеялся и, пока 
его спутники распахивали рты, ржа на все лады, продолжил:

— Кто вы такие, а?

— Первый, — буркнул Сэм.

— Второй, — добавил Дик Стоун.

— А я третий, — прис