а значит, стали его врагами и не должны 
показываться на глаза ни ему, ни его воинам. Виннету видел пленных: восемь 
навахо и троих бледнолицых. Они лежат возле одного костра и окружены двойным 
кольцом воинов.

— Ого! Нелегко будет их вытащить.

— Почти невозможно. Сегодня мы ничего не станем делать. Надо ждать до утра.

— Согласен с моим краснокожим братом. Было бы глупостью подвергать свою жизнь 
опасности, когда успех под большим сомнением.

— Позвольте сказать, что я не согласен, — вмешался в разговор Сэм Хокенс. — 
Думаете, что завтра нам удача улыбнется больше, чем сегодня?

— Конечно. Надеюсь, вы разделяете нашу уверенность в том, что нихора намерены 
выступить против навахо?

— Еще бы!

— И вы считаете, что они отяготят себя одиннадцатью пленными?

— Хм! Можно предположить, что они не потащат их с собой.

— Не потащат, а оставят под охраной. Мы дождемся того момента, и нам будет 
гораздо легче.

— Стало чуть-чуть яснее. Об этом я не подумал, если не ошибаюсь. Вот только бы 
знать, когда они уйдут.

— Предполагаю, что завтра.

— Было бы хорошо. Но если они останутся, мы подвергнемся большой опасности.

— Придется рискнуть.

— Конечно, но это легко сказать. Здесь нет воды, но есть трава, поэтому лошади 
будут страдать меньше. Но мы! На Глуми-Уотер мы не могли пить из-за нефтяных 
пятен, да и сегодня за целый день не выпили ни одной капли воды. Если и завтра 
не пить, то леди и детям будет тяжело. О мужчинах я не говорю.

— О, и о нас надо говорить, дорогой Сэм! — вмешался Фрэнк. — Мы с вами пока еще 
не бессмертные души, а всего лишь люди, смертность которых, увы, доказана. 
Каждое смертное существо должно пить, и я, правду сказать, испытываю такую 
жажду, что за пару глотков воды или за стакан пива готов заплатить целых три 
марки.

При этих словах кантор не смог сдержаться:

— Мне чрезвычайно жаль, герр Франке. Если бы у меня была вода, я бы с вами 
охотно поделился.

Добродушие кантора, похоже, сильно действовало на его душу, ибо его уже 
печалило, что он недавно разозлил Хромого Фрэнка. Того, временами не менее 
добродушного, терзало то же чувство. Он укорял себя, что был слишком груб с 
сочинителем и бывшим органистом. Фрэнк был готов примириться, но боялся уронить 
свое достоинство и ответил так:

— И вы думаете, что я принял бы ее от вас? Как ни велика моя жажда, характер 
мой куда тверже. Даже если бы вы откачали для меня весь Мировой океан, я не 
глотнул бы ни капли. Знайте, что своими «ходульными виршами» вы оттолкнули от 
себя лучшего друга! Это тяжелая потеря для вас, и печальная, но я при всем 
своем желании не смогу вам помочь.

Кантора это задело больше, чем можно было ожидать. Когда все поели, пришло 
время отправиться на покой, он никак не мог заснуть, а все спрашивал себя, 
каким бы образом он мог помириться с Фрэнком. Неожиданно ему пришла в голову 
идея, которую он счел превосходной. Фрэнк страдал от жажды. Если бы он смог 
помочь ему? Внизу, в долине, была вода, а в вещах кантора хранилась кожаная 
фляга