Конечно, спускаться в долину было запрещено, поэтому он должен был 
проделать это тайно.

Кантор приподнялся и прислушался. Все спали, кроме дежурившего Дика Стоуна, 
отошедшего в ту минуту к лошадям. Подушкой слуге муз служило седло, а фляга 
находилась в седельной сумке. Кантор осторожно вытащил ее и тихо пополз. 
Действовал он из двух побуждений: хотел помочь Фрэнку и надеялся хоть 
один-единственный раз оказаться настоящим «героем Запада». Сама лишь мысль о 
том, что он добудет воду под носом у врага, наполняла его смелостью и гордостью.
 Каково будет удивление, когда он удачно вернется! Если только принять 
необходимые меры предосторожности, все должно пройти нормально.

Он полз и полз, пока не решил, что Дик Стоун уже не может ни видеть, ни слышать 
его. Кантор поднялся и ощупью пошел дальше. Вскоре он оказался у спуска в 
долину. Трудности начинались только теперь. Повернувшись, он стал медленно 
соскальзывать по склону, цепляясь за землю всеми четырьмя конечностями и 
осторожно ощупывая ногами стену. Только поставив на твердое одну ногу, он 
вытягивал другую. Острые камни и колючки расцарапали ему руки, но кантор 
эмеритус этого не замечал. Чем ниже он спускался, тем сильнее становилось его 
желание довести до конца свое начинание. Временами он терял почву под ногами и 
пролетал сразу на пару метров вниз. Спуск получался шумным, но кантор в 
радостном возбуждении не слышал ни треска ломающихся ветвей, ни стука 
сталкиваемых им камней.

Он уже заметил свет лагерных костров, полагая, что выиграл свою партию и 
торопился еще быстрее приблизиться к кострам. Он не заметил, как там 
насторожились, а пятеро или шестеро индейцев вскочили и вышли навстречу. 
Остановившись, они затаились и стали ждать. Кантор дышал настолько громко, что 
нихора теперь уже отчетливо слышали его.

— Уфф! — прошептал один из них. — Это не зверь, а человек! Надо его схватить!

Кантор подбирался все ближе. Индейцы нагнулись, чтобы лучше рассмотреть 
спускавшегося человека в отблеске костров. Убедившись что он один, нихора 
вытянули в ожидании руки. Как только сильные и цепкие руки схватили его под 
мышками, кантор настолько испугался, что просто онемел. Ему крикнули несколько 
слов, но он их вообще не слышал. Гораздо лучше он понял язык ножа, 
приставленного к его груди. Ему даже не пришло в голову защищаться.

Можно себе представить, какое впечатление произвело его появление в лагере, 
хотя оно и не вызвало шума. Белый подкрадывался к лагерю и был схвачен! В этих 
краях он не мог быть один, а значит, где-то поблизости находятся его спутники. 
Значит, шуметь нельзя было ни в коем случае. Пленника тотчас же окружили, но 
никто ничего не говорил. В середину круга вышел сам Мокаши. Прежде всего вождь 
сделал то, что положено каждому мудрому предводителю: он послал разведчика 
осмотреть окрестности лагеря. Потом Мокаши спросил у пленника его имя и 
поинтересовался его намерениями. Кантор ни понял ни слова и что-то пробормотал 
по-немецки. Тогда Мокаши сказал:

— Он не понимает нашего языка, мы не можем понять его. Надо показать его трем 
бледнолицым, возможно, они знают его.

Кантора подтащили к костру, возле которого лежали пленники. Как только он 
появился в свете пламени, Поллер изумленно воскликнул:

— Немецкий регент! Дьявольщина! Этот чокнутый, похоже, сбежал из пуэбло!