просил:

— Герр Франке, не окажете ли вы мне любезность?

— Почему же не оказать? А в чем дело?

— Я заметил, что вы в исключительных отношениях с Олд Шеттерхэндом…

— Да, мы с ним в прекрасных отношениях! На условиях полного равенства.

— Тогда попросите его спеть песню или хотя бы один куплет.

— Э-э, милый друг, нет… Этого я не хочу делать.

— Не хотите? Почему?

— Если бы я попросил его лечь в обнимку с гризли или схватить за рога бизона, 
он бы сделал это. Но петь? Нет, таких способностей я в нем не предполагаю. Да, 
кстати, вы все время говорите о музыке вашей оперы, а текст-то у вас есть?

— Нет пока.

— Так не теряйте времени. Поищите подходящего поэта.

— Я хотел бы сам сочинить текст.

— Сами? — удивленно спросил Фрэнк и взглянул на кантора сбоку. — Значит, вы уже 
изучили науку рифмосложения? И можете выпускать своих героев из-за кулис, чтобы 
они укладывали свои мысли в рифмованные строфы?

— Надеюсь. К тому же здесь вряд ли найдешь хотя бы одного поэта.

— Ба! Да здесь их тысячи! У вас просто-напросто обман зрения. А между тем даже 
среди нас есть один поэт…

— В самом деле? Кто же это?

— Не догадываетесь? Мне вас жаль. Приглядитесь повнимательней, и вы сразу 
увидите, кто хранит в голове крайне редкую стихотворческую формацию. Это 
доказывают его благородные духотворные и мелодически деликатные черты лица.

— Кого же вы имеете в виду? — спросил кантор, после того как несколько минут 
внимательно разглядел почти всех присутствующих.

Фрэнк ткнул себя в грудь указательным пальцем и важно произнес:

— Себя.

— Вы умеете сочинять стихи? Невероятно!

— Отчего же невероятно? Я все могу! Вы уж должны были это заметить. Назовите 
мне любое слово, и я найду вам два десятка рифм к нему! За два, самое большее 
три часа я готов написать вам весь текст. Я столь потребительски владею своим 
родным языком, что рифмы так и летят от меня во все стороны. Если вы 
сомневаетесь, испытайте меня.

— Испытать? А вы не обидитесь?

— Как может лев или орел обижаться на воробья! Да я вообще не обидчив, что само 
собой разумеется при моем благородном характере. Ну, дайте мне задание, скажите,
 про что я должен написать.

— Хорошо, давайте попробуем. Возьмем первый акт моей оперы. Занавес 
поднимается: сцена представляет собой девственный лес, на земле лежит Виннету и 
осторожно передвигается, выслеживая врага. Что вы заставите его петь при этом?

— Петь? Да ему в это время совсем не до песен!

— Почему? Он должен что-то петь. Если занавес поднялся, публика должна слушать 
пение.

— Глупая какая-то публика! Виннету выслеживает врага. С чего ему петь? Чтобы 
враг услышал его пение и смог удрать?

— Это же сцена! Здесь ему необходимо петь!

— Ну, раз необходимо, чтобы звучал его голос, то он может и спеть. Тогда я 
готов. Итак, он ползет по земле и поет:


Я знаменитый Виннету,

Родился я в Америке.

Два зорких глаза у меня,

Два чутких уха, верите?

Ползу на брюхе я в траве,

Учует нос мой все везде!


Продекламировав