тебя в то время. Хотя ты и 
был его другом, тебе не удалось постичь его суть. Мы займемся, так сказать, 
«двойными раскопками»: в могиле его отца и в твоих воспоминаниях. Тогда мы 
определенно не испачкаем руки «мертвой пылью», а достанем подлинные 
драгоценности. Не начать ли нам прямо сейчас, пока нет Энтерсов?

— Замести следы будет непросто. Прошло тридцать лет, и, пожалуй, два-три часа 
роли не сыграют… Вспомни, что Тателла-Сата в письме указал на среднюю из 
голубых елей. Он писал: «Ее голос станет для тебя голосом Маниту, Великого и 
Вселюбящего Духа!» Значит, это и есть самое важное и самое главное!

— Совершенно верно! Но где эти голубые ели? — нетерпеливо вопросила Душенька.

— Недалеко отсюда. Идем.

Я вывел ее на другую сторону леса, где скалы вырастали словно великаны из земли.
 Там росли пять голубых елей, которые и имел в виду Тателла-Сата. Едва взглянув 
на ту, что росла в середине, я понял, как мне быть дальше. Но Душенька застыла, 
безмолвно взирая на деревья, потом вздохнула:

— Они как близнецы, только вот средняя переросла своих сестер на несколько 
локтей. Ветки у них одинаковые, густо обросли хвоей. И эта ель должна тебе 
что-то сказать? Ты знаешь что?

— Да.

— А я нет.

— Нетрудно догадаться… Ты сможешь отличить пихту от ели?

— Надеюсь.

— Тогда посмотри на среднюю ель повнимательнее! Там внизу есть несколько 
полузасохших веток. Пожалуйста, пересчитай их снизу вверх.

— Одна, две, три, — начала она, — четыре, пять шесть…

— Стоп! — прервал ее я. — Взгляни теперь на шестую. Это тоже еловая ветка?

— Нет, это пихта!

— Теперь ты видишь, что дерево начинает говорить?

— Ах вот как!

— Именно. Может ли ветка пихты вырасти на ели?

— Конечно нет. Настоящую срезали, а эту вставили вместо нее. Но смог бы об этом 
догадаться кто-то другой, кроме тебя?

— Вряд ли. Если бы ветки были зелеными, разница бросилась бы в глаза сразу. Но 
сейчас на них совсем мало иголок, а потому попасть в точку смог только я один, 
ведь раньше я был очень внимателен. Пожалуйста, убери ее.

— Сломать?

— Нет, вытащи.

Она выдернула ветку из ствола. Оказалось, что она была воткнута в заранее 
проделанное отверстие. Мы осмотрели его, но оно оказалось пустым. Тогда я 
обследовал ствол. Все ясно! Кто-то мастерски снял квадрат коры со ствола, а 
потом веткой приколол его назад. Под «заслонкой» я обнаружил лист бумаги. 
Душенька схватила его и радостно воскликнула:

— Это голос дерева! Это он!

— Конечно он.

— Какой догадливый человек!

— Да, — засмеялся я, — а какую беспримерную проницательность проявила некая 
скво из Радебойля, которая сразу все обнаружила!

Она в том же духе заметила:

— Разве не я увидела пихтовую ветку?.. Давай же прочтем письмо!

Поскольку дома она заменяла мне секретаршу и заботилась почти обо всей моей 
корреспонденции, она посчитала себя вправе сделать это. Раскрыв листки, 
напустив на себя важный вид, она приготовилась огласить текст, как вдруг 
разочарованно протянула:

— Не могу понять!

— Что — язык индейских рисунков?

— Нет. Буквы латинские, а язык непонятный.

— Покажи.

— Вот!

Строчки послания были написаны каллиграфическим почерком, на языке апачей, на 
очень хорошей бумаге, как то письмо, что пришло от Тателла-Саты мне домой. В 
переводе оно звучало так: «Почему ты ищешь только „мертвую пыль“? Неужели ты 
думаешь, что Виннету не оставил человечеству ничего лучшего? Или Виннету, 
которого ты все же должен знать, был так поверхностен,