жимки первых, так же мала, как и того, что истинный богослов 
решит вдруг выступить на ярмарке или празднике за деньги либо прилюдно 
станцевать.

Я прошу моих читателей не считать эти отступления скучными или ненужными. Я 
должен был об этом сказать, поскольку когда-нибудь настанет пора стать 
справедливыми и отступиться наконец от прежних ошибок и ложных воззрений. Если 
уж мы в лице Тателла-Саты знакомимся с одним из таких старых, поднявшихся на 
высокий уровень шаманов прошлого, которые сейчас исчезают, подобно солнцу на 
исходе дня, то я, как добросовестный и верный истине художник, обязан был 
подготовить читателя, чтобы картина стала ему более понятной.

Загадочный человек, о котором я говорю с великим почтением, не был мне даже 
другом! Не был, конечно, и врагом. Он вообще ни с кем не враждовал. Его мысли и 
чувства так же справедливы и гуманны, как и его поступки. Но меня просто 
возмущало его отношение ко мне. Для него я просто не существовал! Он совершенно 
не замечал меня. Почему? Потому что с того самого дня, когда были убиты отец 
моего Виннету и его сестра, он считал подлинным убийцей меня!

По ее собственному желанию и по желанию всего племени девушку отдали мне в жены,
 но я отказался. Звали ее Ншо-Чи, Ясный День, и носила она это имя по праву. 
Когда Ншо-Чи умерла, умерла и светлая надежда апачей, рухнули и большие надежды 
старого шамана Тателла-Саты. Для него Ншо-Чи была самой прекрасной и лучшей 
дочерью всех апачей, и он всегда утверждал, что она не погибла бы тогда, если 
бы я не отказал ей. Она стремилась на Восток, хотела получить образование, но 
по дороге была застрелена вместе с Инчу-Чуной, своим отцом, всего лишь из-за 
денег. Виннету, ее брат, и в мыслях не держал бросить на меня даже тень упрека 
за то, что она предприняла это путешествие ради меня, но Тателла-Сата напрочь 
вычеркнул меня из своей жизни, не хотел и слышать обо мне, и, как казалось, 
навсегда. Он с незапамятных времен жил высоко в горах в гордом одиночестве. 
Только вожди имели право приблизиться к нему, да и то крайне редко, когда речь 
шла о делах исключительной важности. И лишь Виннету, его любимец, имел право 
приходить когда хотел. Все его желания исполнялись, если они вообще были 
исполнимы, все кроме одного, о котором апач тщетно и неоднократно напоминал: 
привести с собой меня.

И вот теперь, по прошествии стольких лет, настоятельное приглашение! Причины 
могли быть только серьезнейшие и очень веские, выходящие за рамки обыденности. 
Касались они дела гораздо более важного, чем я мог догадаться сейчас, но было 
ясно одно — я непременно прибуду туда и появлюсь у Наггит-циль, чтобы выслушать,
 что мне скажет упомянутая голубая ель. Так же несомненно было и то, что 
Душенька будет сопровождать меня.

Когда она это услышала, ее лицо стало очень серьезным. Она представила себе 
тяготы такого путешествия и опасности, сопровождающие поездки верхом. Поскольку 
многие вожди тоже не воспользуются железной дорогой, само собой разумеется, все 
проделать тайно нам не удастся. Но, говоря о трудностях и опасностях, она 
думала не о себе, а только обо мне. Мне все же легко удалось убедить ее, что 
сейчас хотя и говорят о Западе, но он совсем не Дикий, и что такая скачка для 
меня только отдых. Что касается ее самой, то она была мужественна, умела, 
вынослива и достаточно неприхотлива, чтобы сопровождать меня. Она владела 
английским, а благодаря своему прилежанию научилась множеству индейских слов и 
выражений, которые теперь ей пригодятся. Что касается верховой езды, то наше 
недавнее продолжительное пребывание на Востоке [9 - Речь идет о «восточном 
путешествии» Карла Мая, которое он совершил с марта 1899 по июль 1900 года, 
впервые посетив те места, где разыгрывалось действие многих его романов: 
Ближний Восток, Египет, Цейлон и Суматру. Из долгого путешествия Май вернулся 
духовно переродившимся человеком.] стало для нее хорошей тренировкой. Там она 
ловко держалась не только на лошади, но и на верблюде.

И, как всегда и везде, она и теперь показала себя умной, расчетливой и 
дальновидной хозяйкой. От нескольких американских книготорговцев я получил 
предложения об издании моих сочинений на английском языке. Этих господ, по 
мнению Душеньки, теперь я должен был разыскать сам, чтобы заключить с ними 
контракты на месте, не обременяя себя почтовыми издержками. Со всех обложек 
моих книг она сделала фотокопии большого формата, которые ей очень хорошо 
удались, поскольку Душенька, не в пример мне, в фотографии разбиралась 
великолепно. Лучше всего ей удался «устремляющийся в Небеса» Виннету Саши 
Шнайдера [10 - Шнайдер, Саша (1870-1927) — художник и скульптор, большой друг 
Карла Мая. Сделал большое количество аллегорических эскизов для обложек 
собраний сочинений писателя, который в благодарность посвятил ему свою драму 
«Вавилон и Библия» (1906).], художника, нарисовавшего, кроме того, и 
великолепные портреты Абу Киталя, насильника, и Мары Дуриме, Души Человечества 
[11 - Май упоминает героев своих поздних, проникнутых пацифизмом и религиозными 
отступлениями сочинений. Здесь писатель называет Мару Дуриме, Душу Человечества,
 героиню романа «Ардистан и Джиннистан» (1907-1908), и Абу Киталя, 
отрицательного персонажа одноименного романа-фрагмента, написанного в 1906 году.
 Кстати, прообразом Мары Дуриме для Карла Мая всегда была его добрая бабушка, 
которая немало способствовала воспитанию мальчика.]. Обе последние картинки, 
приготовленные для выходящих в ближайшее время томов, были сфотографированы и 
напечатаны на такой тонкой бумаге, что не занимали в чемодане практически 
никакого места и п