лению, все это чисто по-американски было поставлено на службу бизнесу 
и вместо похвалы они получили от меня очень серьезное предупреждение, которое, 
как теперь ясно из письма, они не забыли и не простили мне до сих пор. Пожалуй, 
именно поэтому ни их отцы, ни они сами не оповещали меня о своих творческих 
планах на будущее. До сих пор я не знал, что же побудило обоих молодых людей 
обратиться к тайнам колоссальных скульптур и построек древнего Египта. Но 
теперь я начал догадываться, что достижения, о которых писали молодые люди, 
имели к этому отношение.

Не скажу, что письма, пришедшие одно за другим, во всем порадовали меня. Почему 
мне не сказали открыто и прямо, о чем, собственно, шла речь? К чему эти игры с 
лагерным сбором? Подлинно великие и плодотворные идеи рождаются в уединенных 
размышлениях, а не в длинных речах, которые рассчитаны лишь на короткий ум! 
Зачем это разделение старых вождей и молодых? К чему еще отдельно их жены и 
другие женщины? А господа из этого странного и весьма сомнительного комитета? 
Они хотели вести заключительное собрание, а значит, оказывать влияние на 
решения всех без исключения собравшихся и вносить туда поправки! Имена обоих 
профессоров, урожденных индейцев, были мне известны. Но тон, в котором они мне 
писали, безропотно не снес бы ни Сэм Хокенс, ни Дик Хаммердалл, ни Пит Холберс. 
Секретарь и кассир вообще ни о чем мне не говорили. А Олд Шурхэнд как директор? 
Что все это значит? Для чего здесь нужен какой-то непонятный «директор»? Может, 
чтобы возложить на него моральную ответственность или даже исполнение 
финансовых поручений? Олд Шурхэнд давно стал вестменом высшего ранга, но был ли 
он в состоянии соревноваться с хваткой тертого американского дельца, я не знал. 
Все это казалось мне тем сомнительнее, чем глубже я вникал в написанное. Моей 
жене все это тоже не нравилось. Поскольку я упомянул о ней, следует сказать, 
что и она получила личное послание:

«Моя дорогая белая сестра! Наконец мои глаза увидят тебя, хотя моя душа уже 
давно видела твою. Повелитель твоего дома и твоих мыслей придет к горе Виннету, 
чтобы посовещаться с нами о Высшем и Прекрасном. Я знаю, он не совершит этого 
путешествия без тебя. Прошу тебя сказать ему, что готовлю вам обоим лучшую нашу 
палатку и что для меня твой приезд подобен теплому, возрождающему лучу солнца, 
которое уже ушло из моей жизни, достигшей своего рубежа. Так приди и наполни 
меня твоей верой в Великого Справедливого Маниту, которого я хотела бы 
чувствовать так же, как чувствуешь ты, моя сестра!

Кольма Пуши».

Должен упомянуть, что Душенька переписывалась с Кольмой Пуши и переписывается 
до сих пор, и добавлю, что именно это послание не в последнюю очередь повлияло 
на наше решение. Если я и в самом деле поеду, то уж точно не один.

Пришло еще несколько писем. Выберу среди них лишь одно, поскольку оно 
представляется самым важным. Оно было написано прямо-таки каллиграфическим 
почерком, на очень хорошей бумаге, и завернуто в большой тотем из тончайшей 
кожи антилопы, обработанной так, как это может сделать только индеец, и имеющей 
белизну снега и гладкость фарфора. Отмеченные пунктиром литеры были раскрашены 
киноварью и другими неизвестными мне красками. Вот содержание письма:

«Мой белый брат! Я спросил о тебе у Бога. Я хотел знать, среди тех ли ты еще, о 
ком говорят, что они живы. И мне пришло известие, что тебя пригласили принять 
участие в сентябрьских совещаниях. Они пройдут на моей горе, навсегда нарушив 
ее священное спокойствие и тишину. Ради всего того, что ты когда-то любил здесь,
 а может, любишь до сих пор, заклинаю: повинуйся этому зову! Спеши сюда, где 
всегда был твой второй дом, и спаси своего Виннету! Сейчас его понимают 
неправильно, не хотят понять и меня! Ты никогда не видел меня, а я — тебя. Я 
никогда не слышал звука твоего голоса, и ты никогда бы не услышал звука моего. 
Но сегодня мой страх шагает далеко через море, к тебе, его крик так громок, что 
ты услышишь его и, верю, придешь.

Никто не знает, что я зову тебя. Это известно только тому, кто пишет письмо. Он 
— моя рука, а рука молчит. Но прежде чем ты появишься здесь, побывай на 
Наггит-циль. Средняя из пяти больших голубых елей скажет тебе все, что я не 
могу доверить бумаге. Ее голос станет для тебя голосом Маниту, Великого и 
Вселюбящего Духа! Я прошу тебя еще раз: приди и спаси своего Виннету! Его хотят 
отнять у тебя и убить навсегда!

Тателла-Сата, Хранитель Большого Лекарства».

Что касается упомянутой в письме Наггит-циль, то под наггитами понимают более 
или менее крупные золотые самородки, а «циль» на языке апачей означает «гора». 
Следовательно, Наггит-циль переводится как Золотая гора. Как известно, на этой 
горе отец и сестра моего Виннету были убиты неким Сантэром. Позже, незадолго до 
смерти, которая настигла Виннету в кратере горы Хенкок, он сообщил мне, что 
зарыл на Наггит-циль завещание, прямо у надгробия могилы своего отца, и теперь 
меня ждет золото, очень много золота. Когда я прискакал к Наггит-циль, чтобы 
забрать завещание, на меня напали из засады и взяли в плен. Тот самый Сантэр и 
шайка индейцев-кайова, среди которых он сшивался. Во главе группы стоял юный 
Пида, чья душа приветствовала мою теперь, по прошествии более тридцати лет, в 
письме его отца, старейшего вождя Тангуа. Сантэр похитил завещание, в котором 
вождь