оишь свой памятник?

— Я? Нет. Если этого не сможет художник, то у меня шансов еще меньше. Автором 
будет сам Виннету! А его творение уже готово. Мне остается только водрузить его 
на место.

— Где же оно?

— Здесь, в соседней комнате. Я вырыл его на Наггит-циль. Это написанные им 
манускрипты. Пусть Шурхэнд с Апаначкой возводят там, внизу, свой памятник. Мы 
тоже будем строить, но только здесь, у тебя в замке. Посмотрим, чье творение 
будет готово первым и окажется ценнее! У меня к тебе просьба: устрой завтра 
обед. Ровно в двенадцать. Я через Кольму Пуши приглашаю Олд Шурхэнда и Апаначку.


— Уфф! Они не придут.

— Они придут. Я передал им, что, если они оскорбят меня отказом, заговорят пули.


— Тогда придут.

— Я приглашаю и всех твоих вождей. А также Атапаску и Алгонку, Вагаре-Тея, 
Ават-Ниа, Шако-Матто и других. Только тебя не приглашаю — ты выше, чем все они, 
вместе взятые.

— Делай как тебе хочется. Скажи Инчу-Инте обо всем, что тебе понадобится, скажи 
о блюдах, которые ты выбрал. Он обо всем позаботится. Могу я только спросить: 
зачем этот обед?

— Во-первых, чтобы вынудить прийти сюда Олд Шурхэнда и Апаначку. Во-вторых, и 
это самое главное, чтобы вместе с вождями создать то, что у бледнолицых обычно 
называется «литературным кружком». Все они будут приходить сюда по вечерам. Ты 
станешь председателем, а я прочитаю то, что Виннету написал и оставил всем 
красным, белым и другим людям.

— Уфф! Прекрасно! — воскликнул Хранитель Большого Лекарства.

— В этих бумагах его душа. С нами будет чистая, благородная и истинно великая 
личность. В сердцах слушателей поселится настоящий образ моего и твоего Виннету.
 Кто в себе его почувствует, кто душой своей его поймет, тот будет потерян для 
комитета и мистера Оки-Чин-Чи! Ты согласен со мной?

Шаман протянул мне руку в знак согласия и произнес:

— От всего сердца! Хотя то, что писал наш Виннету, я знаю. Он часто позволял 
мне бросить взгляд на бумагу. Зная, что думал Виннету, и понимая, что 
предложенный тобой путь ведет к миру, я выражаю свое согласие.

— Тогда бери портрет и позволь мне показать тебе другой.

Я отдал ему фото, а на его место водрузил большой снимок Мары Дуриме. Едва он 
его увидел, как вскочил и воскликнул:

— Кто это? Я? Моя сестра? Моя мать? Или какой-нибудь мой предок?

— Это Мара Дуриме.

— Наша королевская дочь Мариме?

— Да, но об этом позже. А теперь я покажу тебе и третий образ.

С этими словами я повесил на стену снимок Абу Киталя. Странное впечатление 
произвел он на Тателла-Сату. Он пристально вглядывался в него, потом прикрыл 
веки, задумался и прошептал, не открывая глаз:

— Я знаю его. Мне его описывал Виннету. Он сказал мне, что услышал рассказ про 
него от тебя. Это самый настоящий насильник, от одного взгляда которого уже 
болит сердце! Тогда ты назвал его Абукаль.

— Верно! Но только Абу Киталь, а не Абукаль. Я рассказывал о нем Виннету. 
Возьми себе эти снимки — у меня их много.

Я передал фотографии ему. Лишь когда он взял их в руки, он открыл глаза вновь и 
произнес:

— Я возьму с собой все три образа. Теперь они крепко завладели моими мыслями. Я 
их пленник. Сегодня у меня нет времени показать тебе библиотеку. Я сделаю это 
завтра. Итак, скажи Инчу-Инте, что тебе нужно на обед. Я ухожу.

Странное чувство осталось у нас с Душенькой: фотографии оказались вместе с нами 
на горе Виннету совершенно случайно, а между тем сыграли такую важную роль. 
Само собой разумеется, все эти снимки мы собирались брать на завтрашний обед. 
Приглашение исходило от меня, поэтому она чувствовала себя хозяйкой. Она 
считала, что лично должна обсудить меню с Инчу-Интой, и сама вызвала великана. 
Это меня позабавило.

Явившись, он уверил, что ни в чем нет недостатка. Душенька осмелела. Она 
объявила меню: суп с клецками, курица, рыба, жаркое, вареное мясо, салат, 
сладости, сыр и тому подобное. Больше всего ей были по душе