издала возглас удивления. Находясь внизу, 
она не слышала, что мне сказал Инчу-Инта, но сразу угадала:

— Это комната для молитвы!

С этими словами она прошла в центр зала, где стояла покрытая шкурой скамейка. 
Она опустилась на нее прямо напротив креста.

— Здесь сидит Тателла-Сата и разговаривает с Богом, своим единственным 
властителем, — принялась рассуждать она. — Тут он молится за спасение своей 
расы. Как я хотела бы сидеть здесь и молиться с ним, чтобы меня услышал Господь 
Бог!

— Так помолись! — произнес я. — Мы сейчас уйдем, но скоро вернемся.

— Когда?

— Быть может, уже через полчаса. Я вернусь в «преисподнюю» за пленниками и 
тайно проведу их в «замок». Я хочу, чтобы никто из их сообщников не узнал, где 
они находятся. Нет никакого смысла сопровождать нас на обратном пути по пещере, 
поскольку тебе снова пришлось бы подниматься наверх.

— Хорошо, я останусь. А если кто-нибудь застанет меня здесь?

— Тебе придется сыграть роль не злоумышленника, а друга, кто бы тут ни был! 
Впрочем, стоит тебе только выбраться наверх, и тебя никто не увидит. Никому и в 
голову не придет проверять, прикрыта дверь или нет.

— Да, верно. Значит, я жду вас здесь.

Она снова села на скамейку. А мы, все остальные, пустились в обратный путь. 
Свою работу по расчистке сталактитов наши спутники закончили. Присев отдохнуть, 
я вдруг почувствовал, как что-то сыплется на меня с потолка. Это было каменное 
крошево, в котором иногда попадались куски величиной с боб или орех. При свете 
факелов я обнаружил прямо над собой узкую щель, откуда и сыпалась порода. Я не 
придал значения такой мелочи, но, как оказалось позже, для нас это было крайне 
важно.


Когда путь стал свободен, я отдал приказ разделиться на две группы. Со мной 
наверх поднимутся оба шамана и один факельщик. Другие, взяв наших запасных 
лошадей, под руководством Паппермана отправятся ранее открытым путем к 
Таинственному водопаду. Оттуда они потом доберутся к «замку».

Мы подождали, пока они уехали, потом я завязал шаманам глаза и напомнил о 
бесполезности сопротивления. Проделав это, я взял за руку команча, а Инчу-Инта 
— кайова. Факельщик встал впереди.

Итак, мы поднимались уже изведанным путем к комнате с цветами. Поскольку глаза 
пленников были закрыты, двигались мы медленно и встали на последнюю ступеньку 
не через полчаса, как я обещал Душеньке, а через добрый час. Как только я чуть 
отодвинул плиту, тотчас же услышал голоса. Я открыл люк так бесшумно, как 
только мог, потом крайне осторожно заглянул наверх. На скамейке напротив креста 
сидел Тателла-Сата, а вокруг него — двенадцать вождей апачей, ни одного из 
которых я не знал. Душеньки не было видно.

Старшему из них было не больше пятидесяти. Старый Хранитель Большого Лекарства 
говорил очень взволнованно:

— Наш Добрый Маниту во много раз величественнее, чем думали раньше красные люди.
 Они полагали, что он лишь их Бог, а не Бог всех живущих людей. Если бы это 
было так, как бы он был мал, ничтожно мал! Бог малочисленных бедных индейцев, 
которые разбиты, сломлены и раздавлены бледнолицыми! Как силен должен был быть 
Бог бледнолицых! И как велико должно было быть желание, чтобы Бог белых занял 
место обессиленного Маниту индейцев! И это желание исполнилось прежде, чем мы 
почувствовали и приняли его. Смотрите сюда, на крест! Он цветет, чтобы спасти 
нас! Он забирает у нас Маниту, чтобы дать нам Маниту! Он говорит нам, что есть 
только один Единственный, Всесильный, Всемудрый, Всезнающий и что мы лишаемся 
его всесилия и вселюбия, желая Бога только для нас одних, самой несчастной из 
наций и худшей из рас!

Крест покоится на земле, но стремится ввысь, к Богу, — таково его 
предназначение. Но он еще и распахивает руки, чтобы обнять каждого и весь мир. 
Никто из нас этого раньше не знал. И только Олд Шеттерхэнд принес нам знание. А 
мы не приняли его. Только один-единственный воспринял благую весть — Виннету! 
Он наблюдал, он испытывал. Он начинал думать. И чем крепче становилось 
убеждение, тем чаще он приходил