весь бульон, хотя в нем не было ни крупицы соли, а чистота горшка смутила бы 
самого неприхотливого завсегдатая портовых кабаков.
Справедливости ради надо сказать, что принимали меня уважительно и гостеприимно.
 Я и сегодня мог бы поклясться, что тот закопченный горшок был единственным во 
всем стойбище.
Насытившись, я вытянулся на земляном полу у догоравшего костра, положил голову 
на свернутое одеяло и погрузился в раздумья. Снаружи было тихо, только 
слышалось, как хрустит кукурузой мой мустанг, о котором тоже позаботились 
хозяева стойбища, да раздавались шаги двух часовых, обходивших мое жилище по 
кругу. Я стоял, а точнее, лежал лицом к лицу с труднейшей задачей, но как ни 
ломал голову, не мог ничего придумать. Я сумел проникнуть в стойбище команчей, 
но как освободить друзей, если и за мной и за ними следила не одна сотня зорких 
глаз? В конце концов я решил, что утро вечера мудренее, и заставил себя уснуть.
Утром меня разбудило какое-то глухое ворчание. Открыв глаза, я увидел вчерашнюю 
старуху индеанку. Она уже разожгла костер и ставила на огонь знакомый мне 
горшок.
Старуха и не пыталась заговорить со мной, что, впрочем, в порядке вещей для 
того, кто знаком с обычаями индейцев. Позавтракав с не меньшим аппетитом, чем 
вчера поужинал, я решил было выйти из вигвама, но не успел высунуть голову 
наружу, как ко мне подскочил один из часовых и направил на меня копье, словно 
собираясь проткнуть меня, как трактирщик протыкает вертелом цыпленка.
Конечно, я не мог спустить ему подобную наглость, тем более если не хотел раз и 
навсегда лишиться чести и уважения в глазах хозяев стойбища. Наказать его было 
делом одной минуты: я перехватил копье у самого наконечника, резко оттолкнул, а 
затем еще резче потянул на себя. Потеряв равновесие, краснокожий выпустил копье 
из рук и растянулся на земле.
— Уфф! — взревел он, вскакивая на ноги и выхватил из-за пояса нож.
— Уфф! — передразнил я его, забросив копье в вигвам и тоже достав нож.
— Пусть бледнолицый вернет мне копье!
— Пусть мой краснокожий брат сам возьмет его, — ответил я.
Его лицо изменилось: по-видимому, мое предложение пришлось ему очень и очень не 
по вкусу. Тем временем на помощь ему пришел второй часовой, появившийся из-за 
вигвама.
— Бледнолицему нельзя выходить из вигвама! Пусть он вернется внутрь! — 
бесцеремонно приказал он, также угрожая мне копьем…
Я прекрасно понимал, что играю с огнем, но отступать было некуда. Спустя 
мгновение и второй стражник лежал у моих ног, а его копье летело внутрь вигвама.
 В ярости они вдвоем завопили так, что подняли на ноги все стойбище.
Рядом стоял вигвам, по размерам превосходящий все остальные, с прислоненными у 
входа тремя щитами. На крик часовых полог на входе раздвинулся и оттуда 
выглянула девичья головка — наверное, девушка захотела узнать причину шума. На 
одно мгновение на мне остановился взгляд темных блестящих глаз, в которых 
отражалось любопытство и восхищение, и сразу же видение исчезло, чтобы уступить 
место То-Кей-Хуну и остальным трем вождям. По их безмолвному знаку часовые 
послушно отступили.
— Почему бледнолицый покинул вигвам? — строго спросил меня вождь.
— Хорошо ли я слышу? Мой краснокожий брат, наверное, хотел спросить, что эти 
воины делают у моего вигвама?
— Я приказал этим воинам охранять бледнолицего, чтобы с ним не случилось ничего 
дурного, поэтому будет лучше, если он останется в своем вигваме и не будет 
выходить из него без позволения.
— Разве воины То-Кей-Хуна не выполняют приказ вождя? Разве ракуррои могут 
причинить зло гостю? Олд Шеттерхэнд не нуждается в охране, его рука достаточно 
сильна, чтобы размозжить череп любому, кто замыслит дурное. Мои краснокожие 
братья могут не беспокоиться. Пусть они вернутся в своей вигвам: я пойду 
осмотреть стойбище, а затем приду говорить с ними.
Я вернулся в вигвам, чтобы взять оружие, однако, когда приподнял полог, чтобы 
выйти, меня встретил лес острых копий. Итак, ракуррои считали меня своим 
пленником! Подчиниться им было нельзя. Но в то же время даже мысль о 
сопротивлении была чистым безумием. Не долго думая, я кинулся к задней стенке 
вигвама, вспорол шкуры и выбрался наружу. Когда остолбеневшие от удивления 
краснокожие пришли в себя, она завыли так, что голоса их покрыли бы рев тысячи 
медведей, спущенных с цепи. Вернувшиеся было в свой вигвам вожди выскочили 
наружу с поспешностью, не подобающей их положению, и устремились за мной во 
главе беснующейся толпы сородичей.
Чувствуя себя хозяевами положения, команчи не хотели считаться со мной как с 
воином, следовательно, надо было запугать их иным способом. Я вытащил из 
кармана подзорную трубу и направил сверкающий линзами окуляр на вождей.
— Остановитесь, не то погибнут все сыновья ракурроев! — грозно воскликнул я.
Краснокожие в ужасе отпрянули назад. Простодушные дети природы, индейцы легко 
придают магический смысл многим безделушкам, изобретенным белым человеком, 
особенно если не знают их назначения.
— Что собирается сделать бледнолицый? — спросил То-Кей-Хун. — Почему он не 
остался в вигваме?
— Олд Шеттерхэнд всегда поступает так, как ему хочется. Он известный колдун и 
может убить души всех команчей этого стойбища.
Подзорная труба уже сыграла свою роль — она остановила команчей. Теперь 
следовало поразить воображение дикарей чем-нибудь более существенным и 
устрашающим. Поэтому я взял в руки штуцер.
— Пусть краснокожие мужи смотрят на тот столб у вигвама.