— В нем всегда сидит моя скво. Она прогонит Сантэра.
— Он жаждет получить говорящие бумаги Виннету, которые стали твоим талисманом.
— Он их не получит.
— Я знаю, что ты не отдашь их ему добровольно, но сможешь ли ты помешать ему 
похитить их?
— Даже если Сантэру удастся тайно проникнуть в мой вигвам, он не найдет 
говорящие бумаги.
— Надеюсь, что так оно и будет. Ты разрешишь мне еще раз взглянуть на говорящие 
бумаги Виннету?
— Ты уже прочел их.
— Я не успел, мне помешал Сантэр.
— Уже темнеет. Я принесу их тебе завтра, как только рассветет, и буду держать 
их перед твоими глазами, сколько понадобится.
— Благодарю тебя. Еще я хотел предупредить, что Сантэр постарается украсть у 
тебя мое оружие. Спрячь его получше.
— Даже если бы ему удалось проникнуть в мой вигвам днем, он не увидит оружия. 
Твои ружья завернуты в одеяла и лежат под моим ложем. Они — мои. Я буду твоим 
наследником, и ко мне перейдет слава Сэки-Латы, потому что он исполнит мою 
просьбу.
— Охотно, если только смогу.
— Я рассмотрел твои ружья и понял, что умею стрелять только из одного. 
Согласишься ли ты перед смертью научить меня, как заряжать и как стрелять из 
твоего штуцера?
— Непременно.
— Сэки-Лата — благородный воин. Спасибо тебе. За все, что ты сделаешь для меня, 
я постараюсь, чтобы к тебе относились хорошо, пока не начнутся твои муки.
Он ушел, не подозревая о том, что вселил надежду в мое сердце.
До той минуты я надеялся воспользоваться тем, что Гейтс, Клай и Саммер 
оставались свободными в стойбище кайова. Даже если они не были моими друзьями, 
они были белыми. Заметь я в них хоть малейшую готовность прийти мне на помощь, 
я бы исхитрился освободить руки от пут, и тогда никто не смог бы помешать мне 
бежать. Увы, эту мысль пришлось оставить. После разговора с Гейтсом мне стало 
ясно, что рассчитывать на него и его товарищей нельзя.
Итак, я был предоставлен самому себе, однако, несмотря на отчаянное положение, 
не падал духом. Я не сомневался, что так или иначе мне удастся избежать 
мучительной смерти. Для спасения мне недоставало самой малости: освободить одну 
руку и добыть нож! Неужели мне, Олд Шеттерхэнду, это не удастся?
Я вспомнил о краснокожей девушке по имени Темный Волос. Она явно сочувствовала 
мне, а я знал, что многим, очень многим белым посчастливилось воспользоваться 
расположением индейских женщин и бежать из плена. В любом случае я не мог 
позволить себе покорно дожидаться смерти и был готов пойти на самый отчаянный 
шаг.
И вот в то самое мгновение, когда все мои мысли были заняты изобретением 
способа побега, ко мне обратился Пида с просьбой научить его стрелять из 
штуцера. Лучшего стечения обстоятельств невозможно было желать. Молодому вождю 
придется развязать мне руки, чтобы я показал ему, как следует заряжать ружье. 
Одним движением я выхвачу нож из-за его пояса, разрежу ремни, стягивающие ноги, 
и буду свободен. К тому же у меня в руках окажется мой замечательный штуцер с 
магазином на двадцать пять патронов. Надежда, правда, была невелика, но я ведь 
только рисковал жизнью, которая, честно говоря, уже и так мне не принадлежала.
Конечно, несравненно лучше было бы сбежать тайно, не подставляя себя под пули 
краснокожих. Но как это сделать?
Мысль моя работала лихорадочно, но в голову ничего дельного не приходило.
Тем временем совсем стемнело, и у вигвамов стали разжигать костры. Индеанки 
готовили ужин. Темный Волос снова принесла мне еду. И на этот раз ей пришлось 
уговаривать отца, чтобы тот получил согласие старого вождя. Мы почти не 
разговаривали, я только поблагодарил ее за доброту, и она сразу же ушла. Вскоре 
мои стражники тоже покинули меня, а их место заняли двое других. Я спросил, 
когда смогу лечь, и они ответили, что ждут Пиду, который хочет лично проверить 
надежность узлов и ремней.
Однако раньше молодого вождя ко мне пришел человек, которого я совершенно не 
ждал, — Одно Перо, отец девушки, приносившей мне еду. Он долго в молчании 
смотрел на меня изучающим взглядом, а потом, прежде чем заговорить со мной, 
приказал стражникам:
— Пусть мои братья оставят нас наедине, пока я не позову их.
Моя стража повиновалась без возражений, из чего я заключил, что старик 
пользовался среди соплеменников большим уважением и властью, хотя и не был 
вождем. Когда они ушли, Одно Перо сел передо мной на корточки и снова принялся 
молча рассматривать меня. Наконец он торжественно произнес:
— Бледнолицые жили по ту сторону Великой Соленой Воды, я хотя у них было много 
земли, они приплыли к нам в огромных лодках, чтобы завладеть нашими горами и 
долинами.
Он снова умолк. Правила индейского красноречия требуют, чтобы любой 
мало-мальски значимый разговор с белым человеком начинался с пространного 
вступления, где следовало перечислить все прегрешения бледнолицых. Я терпеливо 
ждал, когда он закончит обвинять белых и перейдет к сути. Но что же он хотел 
сказать мне? Передо мной показался проблеск надежды.
— Краснокожие мужи встретили белых дружелюбно, как братьев, но они отплатили 
нам черной неблагодарностью.
Он снова умолк. Я тоже выжидательно молчал.