мы не поступим с вами, как вы того заслуживаете, мы чтим волю Великого Духа и 
уважаем наши обычаи. Дым мира защищает вас. Красная глина, из которой делают 
трубку, священна, как красный свет солнца и пламя, от которого ее прикуривают. 
Поэтому, когда снова засияет солнце, наше перемирие кончится. Вы останетесь в 
лагере до утра, и никто не посмеет вас тронуть, но как только первый луч 
осветит небо, вам придется уехать туда, откуда вы прибыли. Мы дадим вам время, 
которое вы, белые, называете пятью минутами, а потом бросимся за вами в погоню. 
Мы оставляем вам все ваши вещи, но когда воины команчей убьют вас, они станут 
нашими. Коша-Певе потребовал выдать ему двух бледнолицых, с которыми мы тоже 
выкурили трубку мира. Они останутся в лагере, и утром он может поступить с ними 
как ему вздумается — они его пленники. Мы так решили. Я все сказал!
Вождь умолк, отвернулся от нас и ушел.
— Что он несет? — возмутился Гибсон. — Я пленник этой старой обезьяны? Да я…
— Молчите! — вмешался офицер. — Сколько бы вы ни ругались, изменить ничего 
нельзя. Я хорошо знаю краснокожих. Но за клевету белым негодяям придется 
ответить, да и команчи попомнят нас. До утра еще далеко, за это время многое 
может перемениться. Часто помощь приходит оттуда, откуда мы ее не ждем.
Успокоенные туманными намеками на неожиданное спасение, белые устроились у огня,
 но команчи не разбрелись по лагерю, а улеглись прямо на землю вокруг солдат 
Хуареса, взяв их в многорядное живое кольцо, выскользнуть из которого не могла 
бы даже мышь. Однако Олд Дэт и я беспрепятственно покинули эту живую тюремную 
камеру.
— Вы уверены, что Гибсон в наших руках? — спросил я вестмена, пригласившего 
меня осмотреть лагерь.
— Ему от нас теперь не уйти… если только не случится что-нибудь непредвиденное.
— Значит, надо схватить его немедленно, связать и взять под стражу, — 
заволновался я при мысли, что негодяй снова ускользнет от меня.
— Увы, это невозможно. До рассвета команчи не позволят нам и прикоснуться к 
нему. А все из-за трубки мира, черт бы ее побрал! Зато потом вы можете зажарить 
его в сухарях и съесть, целиком или по частям, с ножом и вилкой или без них, им 
будет совершенно все равно.
— Вы сказали: если только не случится ничего непредвиденного. Что вы имели в 
виду?
— Что? Неужели вы не поняли, что те двое апачей привели команчей не к стойбищам 
с добычей, а в опасную ловушку?
— Так вы действительно считаете, что они апачи?
— Можете изрубить меня на мелкие куски, если окажется, что я ошибся. Мне сразу 
показалось подозрительным, что топи пришли с Рио-Кончос. Такого старого волка, 
как я, не так-то просто обвести вокруг пальца. А когда я увидел их, то не 
осталось никаких сомнений: топи принадлежат к полу цивилизованным индейцам, у 
них мягкие, расплывшиеся лица. А вы поглядите на эти острые, резкие черты, и вы 
поймете, что эти дикари — апачи. А как они вели себя, когда я умышленно вызвал 
их на грубость, чтобы они проговорились? Да они выдали себя с головой.
— А если вы ошибаетесь?
— Ну уж нет. Старший из них называл Виннету верховным вождем апачей. Разве 
индеец топи отозвался бы о злейшем враге с таким уважением? Держу пари, что я 
прав.
— Я начинаю уважать этих людей. Заманить в ловушку пятьсот команчей — на такое 
способны только отчаянные смельчаки!
— Да, апачи готовы сложить головы, лишь бы доказать Виннету свою любовь и 
преданность.
— Вы думаете, это он послал их сюда?
— Он, и никто больше. Пораскиньте мозгами: сеньор Атанасио сказал нам, когда и 
где Виннету переправился через Рио-Гранде. Он никак не мог за это время собрать 
воинов и достичь Рио-Кончос. Насколько я его знаю, он должен был поступить 
именно так: подготовить засаду в самом удобном для нападения месте и заманить 
туда команчей. Какая прекрасная приманка — стойбища апачей остались без охраны! 
Поэтому я совершенно уверен, что он ждет их здесь.
— Тысяча чертей! Но тогда нам будет довольно трудно выпутаться из передряги. 
Лазутчики-апачи считают нас врагами.
— Совсем наоборот, они знают, что я разгадал уловку. Стоит мне хоть словом 
проговориться Белому Бобру, и их ждет смерть у столба пыток. Но поскольку я 
молчу, я друг им.
— Тогда позвольте еще один вопрос, сэр. Как вы считаете, должны ли мы 
предостеречь команчей?
— Гм! Вопрос очень деликатный. Команчи встали на сторону Наполеона, напали на 
стойбища апачей и убили многих из них. По законам как белых, так и краснокожих 
их следует наказать. Но мы выкурили с ними трубку мира, и теперь честь 
обязывает нас помочь им.
— Конечно, вы правы. Но я бы с большей охотой помог Виннету.
— Я тоже. Мы стоим перед трудным выбором: выдать лазутчиков или допустить 
избиение команчей. И в том и в другом случае прольется кровь. Что же делать? 
Вот если бы Гибсон и Олерт уже были в наших руках, мы бы преспокойно уехали, и 
пусть эти дикари сводят счеты без нас.
— Но апачи если и нападут, то только завтра, а с рассветом мы можем уехать.
— Кто знает? Может быть, завтра в это же время я, вы и наши друзья краснокожие 
— неважно, кто они, команчи или апачи, — поймаем в Стране Вечной Охоты дюжину 
бобров или будем лакомиться вырезкой только что убитого бизона.
— Разве опасность так близка?
— Думаю, да. И у меня на то есть две причины: во-первых, до ближайших стойбищ