Оттуда вниз вела лестница. Впрочем, лестницей ее можно было назвать с большой 
натяжкой: это был толстый деревянный столб с засечками вместо ступенек. Первыми 
стали спускаться трое краснокожих, потом я, затем остальные. На каждой террасе 
стояли женщины и дети, молча наблюдавшие за нами. Потом и они сошли вниз. На 
нижних этажах уже собралась большая толпа жаждущих увидеть нашу смерть.
Как я и предполагал, пуэбло находился в узком каньоне, ответвлении широкой 
долины реки Пекос. В эту широкую долину и повели меня индейцы.
Пекос — не очень полноводная река, летом и осенью воды в ней и вовсе мало. Но 
на реке попадались и глубокие места, в которых в самое жаркое время года вода 
не убывала. Благодаря этому окрестности были покрыты буйной растительностью, а 
местные луга представляли собой великолепные пастбища для лошадей. Места, 
которые открылись моему взору, охотно выбираются индейцами для стоянок. Ширину 
долины я оценил в час езды: слева и справа от нас тянулись заросли кустарников 
и леса, за ними виднелись зеленые луга. Впереди лес расступался по обоим 
берегам реки.
В тот момент у меня не было времени подумать, почему мы направлялись именно 
туда. В том месте, где каньон выходил к главной долине, вдоль берега тянулась 
песчаная коса. Точно такая же виднелась по ту сторону реки. Песок, как светлый 
шрам, разрезал зеленую долину Пекос — ни травы, ни зарослей, ни деревьев, лишь 
огромный кедр возносился за рекой в центре этой безжизненной полосы. Исполин 
устоял в наводнение, которое некогда разрушило часть долины, покрыв ее песком. 
По замыслу Инчу-Чуны, это дерево должно было сыграть главную роль в событиях 
того дня, поэтому я так подробно его описываю.
На берегу царило оживление. Я заметил здесь наш фургон с волами, захваченный 
апачами. На лугу, неподалеку от безжизненных песков, паслись лошади, которых 
привели кайова для выкупа своих пленных. На берегу стояли вигвамы, в них было 
сложено оружие, также предназначенное для выкупа. Инчу-Чуна прохаживался между 
вигвамами в окружении оценщиков. Вместе с ним был и Тангуа, которого, как и его 
соплеменников, отпустили уже на свободу. В пестрой, фантастически разодетой 
толпе краснокожих, собравшихся в долине, было, как определил я на глаз, не 
менее шестисот апачей.
Толпа индейцев расступилась, пропуская нас, и тут же сомкнулась, образовав 
широкий полукруг, внутри которого стоял наш фургон. К апачам присоединились и 
получившие свободу кайова.
Рядом с фургоном я увидел Хокенса, Стоуна и Паркера, привязанных к вбитых в 
землю столбам. Четвертый, пока свободный, столб предназначался для меня. Это и 
были знаменитые столбы пыток, у которых нам было суждено умирать мучительно и 
долго! Столбы торчали из земли на небольшом расстоянии друг от друга, и мы 
могли свободно разговаривать. Рядом со мной был Сэм, дальше Стоун и Паркер. У 
столбов лежали вязанки хвороста, должно быть, чтобы сжечь наши трупы после того,
 как мы, наконец, умрем. Судя по внешнему виду, моим товарищам неплохо жилось в 
неволе. Правда, в данный момент настроение у всех было неважное, что, 
безусловно, отражалось и на физиономиях.
— Ах, сэр, и вы здесь! — приветствовал меня Сэм. — Неприятная процедура нам 
предстоит, скажу больше — весьма неприятная. Не знаю, выдержим ли. Смерть 
настолько вредна для организма, что ему не всегда удается выжить. К тому же, 
похоже, нас собираются еще и поджарить, чтоб мне лопнуть!
— Сэм, вы ничего не придумали? — спросил я.
— Ничего. Три недели я напрягал мозги, прикидывал и так, и эдак, но ничего 
путного в голову не приходило Нас держали в темной норе, в пещере, к тому же 
связанными, как баранов. И стража вокруг. Ну как тут убежишь? А вам как жилось?
— Превосходно!
— Охотно верю, заметно по вашей физиономии. Откормили, как гуся на рождество. А 
как ваша рана?
— Терпимо. Могу говорить, как слышите, а опухоль во рту тоже скоро пройдет.
— Конечно, пройдет, от нее и следа не останется, как, впрочем, и от нас, ну 
разве что горсточка пепла. Да, надеяться нам не на что, но знаете, сэр, я не 
унываю. Хотите — верьте, хотите — нет, но у меня такое чувство, что краснокожие 
нам не опасны и помощь обязательно придет.
— Что ж, вполне возможно! А вот я не потерял надежду и даже готов держать пари, 
что сегодня вечером мы будем свободны и счастливы!
— Вот тебе на! Только гринхорн может нести такую чушь! Свободны и счастливы! 
Ляпнет же такое! Я буду благодарить Бога, если вообще доживу до вечера!
— Дорогой Сэм! Неужели вы до сих пор не убедились, что я не такой уж гринхорн?
— Вы говорите таким тоном… Неужели что-то придумали?
— Конечно.
— Что? Когда?
— Вечером того дня, когда бежали Виннету и его отец.
— Это тогда вы придумали? Ну, значит, сейчас вашей выдумке грош цена, не могли 
же вы тогда предвидеть столь прекрасную гостиницу и столь приятное обслуживание.
 Ну а как выглядит ваша придумка?
— Это прядь волос.
— Прядь волос? — удивленно повторил Сэм. — С вами все в порядке? Головка не 
болит? А может, какой винтик из нее потерялся?
— Да нет. Все в норме.
— При чем тогда прядь волос? Драгоценная прядь волос вашей возлюбленной, 
которую сейчас, когда нам грозит смерть, вы пожертвуете апачам?
— Это волосы мужчины.
Бросив на меня взгляд, полный сострадания, Сэм покачал головой и сказал:
— Дорогой сэр, сдается мне, у вас не все дома. Не иначе осложнение после