— Не знаю. У меня для тебя есть хорошая новость.
— Какая?
— Я навестила бледнолицых, пойманных вместе с тобой.
— Правда? — обрадовался я.
— Да. Я сказала им, что ты чувствуешь себя лучше и скоро выздоровеешь. Тогда 
тот, которого зовут Сэм Хокенс, попросил передать от него подарок. Он мастерил 
его целых три недели, пока ты лежал в бреду.
— Что это такое?
— Я спросила разрешения у Виннету, и он позволил передать подарок. Вот он! 
Наверное, ты очень сильный и отважный человек, если пошел с ножом на медведя! 
Сэм Хокенс сказал мне об этом.
И Ншо-Чи вынула ожерелье, сделанное из когтей и зубов медведя. Особое изящество 
ему придавали два медвежьих уха, украшавшие оба конца.
С восхищением разглядывая подарок, я не удержался и спросил:
— Как же он его смастерил? Невозможно это сделать голыми руками. Разве ему 
оставили нож и не отобрали медвежьи когти и зубы?
— Нет, вещи оставили только тебе. Но Сэм Хокенс сказал моему брату, что хочет 
сделать для тебя ожерелье, и попросил вернуть ему когти и медвежьи зубы. 
Виннету разрешил и дал нужные инструменты. Сегодня же надень ожерелье, тебе 
недолго ему радоваться.
— Это потому, что я скоро умру?
— Да.
Взяв у меня из рук ожерелье, она сама повесила его мне на шею. С того дня, 
находясь на Диком Западе, я не снимал его.
— Напрасно ты так торопилась принести мне подарок, — сказал я прекрасной 
индеанке. — Я еще успел бы им натешиться, у меня впереди много лет жизни.
— Недолго тебе его носить.
— Увидишь, воины апачей не убьют меня!
— Непременно убьют! Так решено на совете старейшин.
— Ничего, узнают правду и даруют мне жизнь.
— Они не поверят тебе!
— Поверят, у меня есть доказательства!
— Тогда докажи! Я буду рада, что ты не лжец и не предатель! Скажи мне, какие у 
тебя доказательства, и я сообщу все брату!
— Пусть он придет ко мне.
— Этому не бывать.
— Тогда он ни о чем не узнает. Я не привык выпрашивать дружбу и говорить через 
посредников с тем, кто не хочет встретиться со мной.
— Какие же вы, мужчины, упрямые! Я с радостью передала бы тебе прощение 
Виннету…
— Я не нуждаюсь в прощении, потому что ни в чем не виноват. Я прошу тебя об 
одном одолжении.
— О каком?
— Если еще раз увидишь Сэма Хокенса, скажи ему: нас освободят, как только я 
выздоровею.
— Твои надежды не сбудутся!
— Это не надежды, а твердая уверенность, увидишь!
Я говорил с такой убежденностью, что Ншо-Чи прекратила спор и ушла.
Я знал, что моя тюрьма находилась поблизости от реки Пекос. Поскольку через 
дверной проем комнаты виднелась довольно близко отвесная скала, я сделал вывод, 
что пуэбло построено в одной из долин над притоком Пекос, ибо долина самой 
Пекос была наверняка намного шире. Очень хотелось посмотреть и на долину, и на 
пуэбло, о которых до сих пор я только читал, но об этом пока нечего было и 
думать. Во-первых, я был еще очень слаб и не мог ходить, а во-вторых, даже если 
бы я поднялся с постели, все равно мне не разрешили бы выйти из комнаты.
Стало темнеть. В помещение вошла старуха, неся лампу из высушенной тыквы, и 
уселась в углу. В ее обязанности входил уход за мной и прочие работы, тогда как 
Ншо-Чи играла роль хозяйки дома.
Свет лампы не помешал мне заснуть глубоким, здоровым сном. Наутро я 
почувствовал себя значительно лучше. Днем я, как обычно, получил шестиразовое 
питание — знакомый уже крепкий бульон с кукурузной мукой, пищу легкую и 
питательную. Похлебкой меня кормили до тех пор, пока я не обрел способность 
жевать и глотать твердую пищу, главным образом мясо.
Здоровье мое улучшалось с каждым днем. Тело набирало силу. Опухоль во рту 
постепенно спадала. Ншо-Чи вела себя неизменно дружелюбно и внимательно, хотя я 
видел, что ее тревожила мысль о неизбежности моей казни. Порой я ловил на себе 
ее взгляд, полный сочувствия и немого вопроса. Нет, она определенно жалела меня,
 напрасно я думал, что она бессердечна. Как-то я спросил, можно ли мне выйти из 
моей тюрьмы, вход в которую всегда открыт. Нет, ответила она, нельзя, и 
пояснила, что днем и ночью у входа сидят два воина, которые и впредь будут 
стеречь меня, и что исключительно из-за слабости меня до сих пор не связали. В 
скором времени меня лишат и этой маленькой толики свободы.
Разговор заставил меня задуматься о собственном будущем. Правда, я рассчитывал 
на впечатление, которое произведет прядь волос Виннету, но ведь всякое могло 
случиться, и тогда мне оставалось надеяться исключительно на свою силу. Значит, 
надо потихоньку, незаметно упражняться. Но как?
Теперь, когда здоровье мое окрепло, я почти все время проводил, расхаживая по 
комнате или сидя на медвежьей шкуре. И вот в один прекрасный день я пожаловался 
своей милой тюремщице на то, что сидеть на медвежьей шкуре неудобно — очень 
низко, я, мол, привык сидеть на стульях. Нельзя ли мне принести хоть