благоразумия среди нас задерживался недостатком умственной пищи. Наши 
совещательные органы не лишены мудрости, лейтенант, и не часто случалось, чтобы 
в ходе обсуждения возникали такие затруднительные для понимания вопросы, с 
которыми чей-нибудь ум, не скажу больше в похвалу самим себе, не мог успешно 
справиться.

— Что в долине есть люди, или мне, вероятно, следовало сказать,
есть такой человек,
который на равных со многими чудесами в отношении даров просвещения…

— Я знал, что мы придем к миролюбивым выводам, лейтенант Дадли, — прервал 
второй, выпрямляясь в седле с видом умиротворенного достоинства, — ибо я всегда 
считал вас осмотрительным, последовательным и рассудительным человеком, 
человеком, известным тем, что всегда позволяет себя убедить, если истина 
смыкается с пониманием. Что люди за океаном часто не так богато одарены, как 
некоторые, — скажем в качестве подходящего примера, как ты, лейтенант, — не 
подлежит обсуждению, ибо зрение учит нас, что бесчисленные исключения можно 
найти во всех самых общих и частных законах природы. Я полагаю, мы не склонны 
продолжать далее наш спор?
— Невозможно противостоять человеку, так свободно владеющему своими знаниями, — 
возразил тот, вполне довольный тем, что представляет в своем лице замечательное 
исключение среди не столь полноценных сотоварищей, — хотя мне кажется, что 
моего брата Ринга можно выбрать как еще один пример человека рассудительного, в 
чем ты, доктор, можешь убедиться, глядя, как он идет сюда через вон тот луг. Он,
 как и я, был в разведке в горах.
— Имеется много примеров физических достоинств среди твоих родственников, 
мастер Дадли, — отвечал обходительный врачеватель, — хотя может показаться, что 
твой брат не нашел себе товарища меж ними. Он водится с плохо воспитанным и, 
можно добавить, таким противным приятелем, которого я не знаю.
— Ба! Похоже, Рейбен напал на след дикарей! Он в компании человека с 
раскрашенным лицом и с одеялом. Будет неплохо задержаться вон на той вырубке и 
дождаться их прихода.
Поскольку это предложение не влекло за собой особого неудобства, доктор охотно 
согласился. Оба приблизились к месту, где люди, пересекавшие поля вдалеке, 
должны были выйти на проезжую дорогу.
Им не пришлось долго ждать. Через несколько минут Рейбен Ринг, снаряженный и 
вооруженный как житель пограничья, уже выведенный в этой главе, добрался до 
вырубки, сопровождаемый неизвестным, чей вид вызвал немалое удивление у 
следивших за их приближением.
— Что такое, сержант?! — воскликнул Дадли, когда тот оказался в пределах 
слышимости, немного тоном человека, который имеет законное право задавать 
вопросы. — Ты напал на след дикарей и захватил пленного? Или какой-то сыч 
позволил одному из своего выводка выпасть из гнезда на тропу?
— Я думаю, это создание можно считать человеком, — возразил удачливый Рейбен, 
оперев казенник своего ружья оземь и прислонясь к его длинному дулу, 
одновременно пристально разглядывая наполовину разрисованное безучастное и 
крайне подозрительное лицо своего пленника.
— Он раскрашен, как наррагансет, вокруг лба и глаз и, однако, сильно отличается 
от них фигурой и походкой.
— В физическом обличье индейца бывают аномалии, как и у других людей, — 
вмешался доктор Эргот, многозначительно глядя на Дадли. — Вывод нашего соседа 
Ринга может оказаться слишком поспешным, ибо раскраска есть плод искусства и 
может быть наложена на любое из наших лиц по установившемуся обычаю. Зато 
свидетельствам природы нельзя не доверять. В область моих исследований входили 
различия в телосложении, которые встречаются в разных семействах человека, и 
натренированному глазу ничего не стоит признать в таких затруднительных случаях 
аборигена племени наррагансетов. Поставьте-ка, соседи, этого человека более 
удобно для обследования, и вскоре мы узнаем, к какой расе он принадлежит. Ты 
увидишь в этом несложном обследовании, лейтенант, ясное свидетельство 
большинства вещей, которые мы обсуждали сегодня утром. Говорит ли пациент 
по-английски?
— В том-то и загвоздка с допросом, — ответил Рейбен, или кем он теперь являлся 
и как его обычно называли «сержант Ринг». — Я говорил с ним на языке 
христианина не меньше, чем на языке язычников, и, однако, не получил никакого 
ответа, хотя он подчиняется приказаниям на обоих языках.
— Это не имеет значения, — заметил Эргот, слезая с лошади, подходя ближе к 
своему «пациенту» и бросая в сторону Дадли взгляд, который, казалось, домогался 
восхищения последнего. — К счастью, предмет обследования, что передо мной, мало 
связан со всякими тонкостями языка. Поставьте этого человека в непринужденную 
позу, такую, чтобы его ничто не сковывало. Форма головы в целом как у 
аборигенов, но межплеменное отличие не следует искать в этих общих чертах. Лоб, 
как видите, соседи, покатый и узкий, скулы, как обычно, выпирают, а орган 
обоняния, как у всех туземцев, похож на римский.
— Ну, а мне кажется, что у этого человека нос курносый, — осмелился заметить 
Дадли, пока доктор многословно распространялся насчет общих и хорошо известных 
отличительных черт физического строения индейца.
— Как исключение! Ты видишь, лейтенант, по этому выступу кости и по выпуклости 
более мясистых частей, что его особенность — это исключение. Я скорее сказал бы,
 что нос изначально сходен с римским. Отступление от нормы вызвано какой-нибудь 
случайностью их войн, такой, как удар томагавком или ножевая рана… Вот! Видишь,