несущего весть об истинном Боге и о великом спасении, дарованном нам через 
смерть его возлюбленного Сына, Питер не имел никакого понятия; да и вряд ли его 
ограниченный ум смог бы правильно принять сложившуюся тенденцию, даже если бы 
он видел положение вещей и понимал, к чему клонится дело. Для него бледнолицые 
были только ненасытными захватчиками, а не теми, кто исполнял великий закон 
своего предназначения — нести знание во все края, пока оно не «покроет всю 
землю, как великие воды». Ненависть, неугасимая и живая ненависть стала, 
казалось, единственным законом жизни этого человека; и он посвятил все свои 
силы и недюжинный ум, которым не был обижен, осуществлению своих недальновидных 
и убогих планов мести и восстановления попранных прав. Он был союзником Текумсе 
и его брата, но искусное притворство скрывало его планы, как дымовая завеса, в 
то время как те двое были известны всем как открытые и деятельные враги белых. 
Ни одно печатное издание не упомянуло о Питере, ни один оратор не 
распространялся о его доблестях, в то время как два других вождя стали притчей 
во языцех для всех видов искусства, от поэзии до живописи.
Но дни шли за днями, и мало-помалу недоверие бортника ослабевало, так что Питер 
ухитрился и к нему втереться в доверие. Более того, это не стоило ему никаких 
усилий. Индеец не распинался в дружеских чувствах, не требовал к себе особого 
внимания, даже не выказывал интереса к тому, как спутники воспринимают его 
поведение. Конечно, свои замыслы он таил в самой глубине сердца, и внешне его 
двуличие не было бы замечено даже тем человеком, который знал бы его цели и 
замыслы. Его искусство было настолько велико, что поведение его выглядело 
вполне естественным. Лишь один Быстрокрылый Голубь сознавал, как опасно 
общество этого человека; и то ему удалось об этом узнать только из некоторых 
полуоткровений, которыми тот поделился с ним как с другим краснокожим. Питер в 
своих действиях не собирался принимать сторону того или иного из великих 
воюющих народов. Напротив, он горячо желал, чтобы они истребили друг друга, и 
внезапно вспыхнувшая война оживила его надежды, влила в него новые силы — само 
время должно было помочь осуществлению его замыслов. Он прекрасно знал, кому 
сочувствует чиппева, но ежу-то это было безразлично. Если Быстрокрылый Голубь 
снимет скальп с белого, Питеру все равно, росли ли эти волосы на голове 
американца или англичанина; в любом случае одним из его врагов станет меньше. 
При таком взгляде на вещи не приходится удивляться, что Питер одинаково хорошо 
ладил и с Быстрокрылым Голубем, и с Вороньим Пером. Но в общении с первым он 
соблюдал предосторожность. Вороньему Перу, вышедшему на тропу войны, чтобы 
снимать скальпы с янки, он откровенно поведал, что собирается сделать со своими 
белыми спутниками, а вот чиппева открыть свои замыслы не решился: всякому было 
видно, что индеец стал другом бортника. Поэтому Питер был осмотрителен, беседуя 
с индейцем; по той же причине чиппева мучился сомнениями относительно намерений 
Питера. Он узнал достаточно, чтобы не доверять вождю, но слишком мало, чтобы 
предпринять решительные действия.
Всего один-единственный раз за время неспешного плавания по Каламазу бортник 
заметил в поведении Питера нечто, пробудившее его прежние опасения. На 
четвертый день путешествия, когда все отдыхали после утомительного «переката», 
наш герой заметил, как дикарь обводит взглядом лица белых с таким дьявольским 
выражением, что сердце бортника даже забилось быстрее. Это было выражение, 
какого бортник еще не видел в глазах человеческих. По сути дела, он увидел лицо 
Питера в одну из тех минут, когда подавленное пламя вулкана, вечно бушевавшее в 
его груди, вырвалось наружу; в эти мгновенья память рисовала ему живые сцены 
насилия и обид, которые белые люди так легко забывают по причине своего 
комфортабельного существования и уверенные в своих силах. Но взгляд, как и 
впечатление, которое он произвел на Бурдона, угас слишком быстро, и тот, кому 
он мог послужить самым грозным предостережением, тут же о нем позабыл.
Ничего удивительного не было и в том, что Марджери просто-напросто привязалась 
к Питеру и часто выказывала вождю чувства и внимание, какие подобает дочери 
проявлять к родному отцу. Причиной тому было благородное и галантное поведение 
этого странного дикаря. Индейский воин всегда сохраняет величественные и полные 
достоинства манеры, что является одним из свойств этой расы, но он крайне редко 
утруждает себя проявлением вежливости со скво. Без сомненья, эти люди знают 
чувство гуманности и любят своих жен и детей, как и все другие; но их 
воспитание направлено на то, чтобы скрывать подобные чувства, так что 
посторонний наблюдатель редко их замечает. Но у Питера не было ни жены, ни 
детей, или, если они где-нибудь и были, никто не ведал, где их искать. Эту 
часть его жизни окутывал такой же густой покров, как и прочие.
Когда он охотился, перед ним открывались возможности проявить по отношению к 
женщинам мужское внимание, предлагая им самые вкусные кусочки добытой дичи, 
показывая наиболее замечательные индейские способы приготовления мяса, 
сохраняющие его вкус и питательность. К этому он прибегал поначалу редко, да и 
то чтобы лучше скрыть свои цели; но день ото дня, час от часу, особенно с 
Марджери, он становился все менее замкнутым, все более искренним. Непритворная 
мягкость, доброта и другие милые черты ее характера, сочетание силы с 
женственностью и смелости с детской жизнерадостностью, несмотря на все его 
усилия устоять перед очарованием Марджери, судя по всему, завоевали сердце 
этого дикаря, почти не знавшего жалости. Может статься, что и красота Марджери 
сыграла свою роль, пробудив столь непривычные чувства в сердце непреклонного 
воина. Мы не утверждаем, что Питер питал чувства, которые сродни любви: на это 
он был практически неспособен; но мужчина может испытывать к женщине нежное и 
уважительное чувство, абсолютно свободное от страсти. Такое чувство Питер, 
несомненно, испытывал с некоторых пор к Марджери, и так как подобное порождает 
подобное, как деньги идут к деньгам, нет ничего удивительного в том, что и сама