, передававшуюся из поколения в поколение в его семье, он носил скорее как 
политический, чем религиозный символ, хотя прекрасно знал, с каким напутствием 
она была дарована. Возможно, он заметил, что крест, столь почитаемый одними 
миссионерами, вызывал у других плохо скрываемое раздражение, но это 
обстоятельство могло бы смутить лишь новообращенного, не обладавшего столь 
острым умом
note 81
.


Пониже гремучей змеи, или «тотема» своего племени, Оноа нарисовал грубое 
подобие вытянутой руки, жест которой означал предостережение, или «берегись». 
Это был, так сказать, девиз на его гербе; «не тронь меня» в его собственном 
исполнении: «gare a qui la touche»; «noli me tangere»
note 82
.

Голова его была выбрита, как подобает воину, за исключением благородной 
«скальповой пряди», но воинской раскраски вождь не носил. В резких, смелых 
чертах лица прославленного дикаря было нечто орлиное; сравнение это как нельзя 
больше подтверждал и его твердый, холодный и пронзительный взор. Подбородок был 
выдающийся и широкий, губы — твердо сжатые, зубы — короткие, но ровные, а 
улыбка — вежливая, а порой и подкупающая.
Одет Оноа был просто, в соответствии с сезоном, и удобно для путешествия. В его 
прическе торчало одно-единственное орлиное перо, а пояс-вампум, который он 
носил, был ценнее обычных поясов, и за него были заткнуты нож и томагавк; 
легкая, пестрая хлопчатобумажная охотничья блуза с бахромой покрывала его торс, 
а легкие гетры из оленьей кожи, доходившие до колен, и мокасины из того же 
материала довершали его наряд. Колени, как и верхняя часть крепких жилистых ног,
 были обнажены. При нем был рог для пороха, и сумка для пуль, и винтовка скорее 
американского, чем военного, образца — длинная, меткая, точная в прицеле до 
волоска.
Вышедши из лодки, Питер (белые звали его обычно именно так, из вежливости 
опуская упоминание о скальпах) вежливо приветствовал всех, собравшихся возле 
каноэ. При этом он сохранял суровое, но преисполненное простоты и искренности 
выражение лица, как истый американец, — конечно, насколько человеческому взору 
было возможно проникнуть в его тайные чувства. Мужчинам он по очереди пожал 
руки, а на двух женщин едва взглянул, хотя едва ли ему случалось раньше видеть 
столь совершенную картину женской прелести, которую являла собой в эту минуту 
Марджери: личико ее разгорелось от волнения, сияющие голубые глаза были полны 
любопытства, а прелестные губки слегка приоткрылись от восторга.
— Саго, саго! — сказал Питер глубоким, гортанным голосом и продолжал на 
довольно хорошем английском языке: — Саго, саго, старики и юные, к вам пришел 
друг, повидать вас и поесть в вашем вигваме — кто главный вождь, а?
— Здесь нет ни вигвама, ни вождя, — отвечал Бурдон, хотя он едва не отшатнулся 
от протянутой руки того, о ком слышал столько легенд. — Мы люди простые, и 
среди нас нет никого, кто служит государству. Я промышляю сбором меда, и ты 
можешь есть его, сколько захочешь, а этот человек помогает маркитантам в 
гарнизонах. Он держал путь на юг, в расположение войск в верховьях озера, а я 
направлялся на север, в Макино, и дальше — к поселениям.
— А почему мой брат так спешит? — мягко спросил Питер. — Пчелы устали носить 
мед?
— Времена неспокойные, и краснокожие выкопали топор войны; бледнолицый не знает,
 когда его вигвам в безопасности, когда нет.
— А где вигвам моего брата? — спросил Питер, настороженно озираясь. — Вижу — не 
здесь; где он?
— Там, далеко в прогалинах, вверх по Каламазу. Мы оставили его на прошлой 
неделе и остановились в хижине на том берегу, но отряд потаватоми заставил нас 
искать убежища здесь.
Услышав это, Питер медленно обернулся к миссионеру, подняв вверх палец, чтобы 
придать особый вес своим словам.
— Говорил вам, — произнес индеец. — Знал — здесь потаватоми. Могу знать про них 
очень далеко.
— Мы их опасаемся, так как с нами женщины, — добавил бортник, — и думаем, они 
могут охотиться за нашими скальпами.
— Возможно; во время войны все индеи любят скальпы. Вы — янки, они — 
английские; сейчас нельзя идти по одной тропе и не ссориться. Нельзя позволить 
потаватоми поймать вас.
— А как нам этого избежать, теперь, когда вы здесь? У нас были все каноэ, и мы 
чувствовали себя в полной безопасности, но если вы переправитесь на ту сторону 
и отдадите им свое каноэ, им уже ничто не помешает делать с нами, что им 
заблагорассудится. Если пообещаешь не переправляться через реку, пока мы не 
выйдем подальше в озеро, то мы сможем уйти в другое место и не оставить следа.
— Надо переправиться — да, надо переправиться, а то потаватоми будут удивляться 
— да, надо переправиться, но не тронут каноэ, нет.
— А как ты им помешаешь, если они так захотят? Ты — один, а их — два десятка.

Услышав эти слова, капрал Флинт насторожил уши и встал по стойке «смирно», если 
возможно было стоять прямее, еще раньше, — ведь он считал себя человеком 
ответственным, тем более что прошел все войны на Западе, начиная с великих