орви-голова,  с  покрасневшими  глазами,  бьющимся  сердцем,  старался
преодолеть свое волнение.
     --  Слушай, Поль!  Отец никогда не говорил ни мне,  ни матери о России,
хотя  любил рассказывать про  свои  походы  с Наполеоном.  Стоило произнести
слово  "Россия", и он умолкал. Мы понимали, что ему тяжело и больно говорить
об этом, и никогда не намекали даже на  кампанию 1812 года.  Никогда  мы  не
слыхали ни слона о Сибири, знали только, что он  вынес там ужасные мучения и
что  побег его был ужаснейшей драмой. Он  вернулся во Францию  неузнаваемым,
совершенно не похожим на блестящего офицера из гвардии Наполеона. Это было в
1825 г.,  и отцу исполнилось 42  года. Реставрация отнеслась  очень сурово к
старому наполеоновскому солдату, и капитан Бургейль дошел до крайней нищеты.
Он решился бороться с судьбой и поступил  в  качестве слуги на  ферму одного
землевладельца,  бывшего  квартирмейстера  его  эскадрона. Огромного  роста,
бодрый, кроткий  и  веселый,  он понравился своему хозяину,  который не  мог
узнать в работнике своего командира и спасителя, так как отец спас ему жизнь
при Фридланде. Пикар,  так звали  землевладельца, по  окончании жатвы сказал
отцу:
     -- Здесь, на десять  лье  кругом не  найдешь такого работника, как  ты.
Оставайся у меня и проси, чего хочешь!
     -- Я хочу немногого, -- отвечал отец, -- сто экю в год!
     -- Согласен! Мне нужно твое имя -- для формы, понимаешь?
     -- Мишель Бургейль, солдат из армии Наполеона!
     -- Ах, командир! Я не узнал вас. Я обязан вам жизнью!
     Оба радостно обнялись.
     -- Здесь все ваше, -- сказал Пикар, -- берите, распоряжайтесь!
     -- Мне достаточно твоей дружбы, Пикар, и местечка у очага!
     С  тех  пор  они  не  расставались, и  отец женился  на красивой дочери
Пикара.
     Началась   революция  1830  года.  Правительство   Луи-Филиппа,   желая
загладить несправедливость реставрации, вызвало старых солдат  Наполеона и в
том  числе  нашего  отца. Ему  вернули орден Почетного  Легиона и  назначили
пенсию  соответственно  его чину.  Это  было  настоящим  счастьем для  отца,
измученного прошлыми невзгодами.
     Я  родился в конце  1831  года.  Обожаемый отцом, матерью и  дедом, я с
самых ранних лет мечтал быть солдатом. Наоборот,  мои родители желали, чтобы
я сделался фермером. Странная идея! С моей натурой, с моей кровью -- и вдруг
фермер! Не правда ли, брат?
     Восемнадцати лет  я  поступил  в линейный  полк, потом перешел  в  полк
зуавов  и  вот  теперь сержант второго  полка с  орденом  Почетного Легиона,
стараюсь оправдать свое прозвище -- Сорви-голова...
     Разговор двух  братьев  был внезапно  прерван приходом  унтер-офицера с
запечатанным  конвертом в  руках.  Русский  офицер  хмурит  брови, вскрывает
конверт  и читает вполголоса:  "Приказ майору Бургейлю отправиться вместе  с
французским   пленником  к  военному  губернатору  Севастополя.  Подпись  --
Остен-Сакен".
     --  Вот чего я боялся! -- добавляет майор. -- Пойдем, брат. Я попытаюсь
умолить этого железного человека -- выпросить у него для тебя помилование!
     -- Пойдем! -- хладнокровно отвечает Сорви-голова.
     Они идут под ураганом бомб и снарядов. Через десять  минут они приходят
ко двору  губернатора.  Граф  Остен-Сакен, красивый старик  шестидесяти пяти
лет, прямой, крепкий, подвижный. Острым взглядом голубых глаз, хитрым лицом,
спокойной  уверенной осанкой  этот  человек напоминает скорее  дипломата. Он
корректно отвечает на поклон майора и Сорви-головы и резко говорит:
     -- Господин майор, вы нарушили  военный регламент, помешав казни  этого
человека. Отдайте вашу шпагу дежурному офицеру и идите в тюрьму!
     --  Слушаю,  Ваше превосходительство! -- холодно  отвечает майор,  в то
время как Сорви-голова бледнеет, стискивая зубы, чтобы не закричать.
     --  Но,  принимая во  внимание  ваши заслуги и  вашу  семью,  --  резко
добавляет   губернатор,   --  я   желал  бы  спросить,  какими  мотивами  вы
руководились в данном случае?
     --  Ваше превосходительство,  в  тот  момент, когда  хотели расстрелять
этого храброго француза, я узнал, что он мой брат!
     -- Объяснитесь! -- холодно отвечает Остен-Сакен.
     Дрожащим голосом майор Бургейль рассказывает необычайные события и свою
встречу с братом.
     -- А  теперь,  Ваше превосходительство, -- добавляет  он тоном  горячей
мольбы,  --  умоляю  вас  именем  военных  заслуг  этого  солдата,   во  имя
великодушия, свойственного  русскому  сердцу,  во  имя  уважения, которое вы
питаете  к моему  брату,  наконец,  во имя священных  уз, соединяющих нас...
умоляю вас...  вы можете все...  вы  хозяин Севастополя...  задержите казнь,
прошу вас... Пока государь простит его!
     Остен-Сакен встает, выпрямляется и говорит ледяным тоном:
     -- То,  что вы  просите, невозможно! Сержант Бургейль, ваш брат, умрет!
Если бы он был мой сын -- слышите ли? мой сын, -- он был бы расстрелян!
     --  Ваше превосходительство,  немного  человечности! --  лепечет майор,
бледнея.
     -- Государь поручил мне  защиту Севастополя, и  я буду защищать его  до
последнего  вздоха. Какая тут человечность?  -- отвечает  Остен-Сакен. --  У
меня четыре тысячи пленников, французов и англичан. Предположим, что все эти
четыре  тысячи пленников восстанут и  проделают то же, что сержант Бургейль,
что  тогда  будет?  Нужен пример,  чтобы  подавить  все зачатки  возмущения.
Повторяю вам: сержант Бургейль, ваш брат, храбрец, которого  я уважаю, умрет
сейчас!
     Губернатор  произносит  эти  слова  совершенно  спокойно,  не  возвышая
голо