олодающим, которым вы 
помогали.

Я был беспризорным, бродягой и в тысяча девятьсот двадцать первом году попал в 
исправительное заведение для малолетних преступников. Я выражаюсь вашим языком, 
так как боюсь, что вы меня не поймете. По-нашему, я был социально-запущенным и 
попал в дефективный детдом имени 
Достоевского…»



Очевидно не надеясь на литературную осведомленность президента Гувера, 
Пантелеев считает нужным вполне серьезно 
пояснить:




«…Достоевский – это такой писатель. Он уже умер»,




А затем 
продолжает:




«В этом доме нас жило шестьдесят человек.

Хорошее было 
времечка
Для вас – потому, что недавно лишь кончилась мировая война и ваша страна с 
аппетитом поедала и переваривала военные 
прибыли…
Для нас это время было хорошим потому, что уже заканчивалась гражданская война 
и наша Красная Армия возвращалась домой с победными песнями, хотя и в рваных 
опорках. И мы тоже бегали без сапог, мы едва прикрывали свою наготу тряпками и 
писали диктовки и задачи карандашами, которые урвали бумагу и ломались на 
каждой запятой. Мы голодали так, как не голодают, пожалуй, ваши уличные собаки. 
И все-таки мы всегда улыбались. Потому, что живительный воздух революции 
заменял нам и кислород, и калории, и 
витамины…»



Дальше в «Письме к президенту» рассказывается, как в благотворительной столовой 
АРА кто-то перечеркнул химическим карандашом крест-накрест лицо Гувера, 
самодовольно поглядывавшего с портрета, и под портретом написал: «Old devil» 
(«Старый дьявол»).

Случилось это вскоре после того, как на стоявшем в петроградском порту 
американском пароходе «Old devil» офицер в фуражке с золотыми звездами жестоко 
избил повара-негра, бросившего шкидцам с борта какой-то пакетик.

Кто именно перечеркнул портрет Гувера чернильным карандашом, ни автор «Письма 
президенту», ни его тогдашние товарищи не знали, но на грозный вопрос: «Кто это 
сделал?» – все они, не сговариваясь, встали из-за стола и хором ответили: 
«Я!»
За эту историю их выгнали из столовой АРА, лишили американской шоколадной каши, 
маисового супа, какао и белых булок, а заодно и отпуска на целых два месяца.





«Опять мы хлебали невкусный жиденький суп с мороженой картошкой. Опять жевали 
мы хлеб из кофейной гущи. И снова и снова мы набивали свои желудки кашей, в 
которой было больше камней, чем сахара или 
масла…»



Воспитанники школы для дефективных, так долго не признававшие никаких законов и 
не ладившие с милицией и угрозыском, чувствовали себя, однако, советскими 
гражданами, детьми революции.

Часто они спрашивали 
Викниксора:




«– Виктор Николаевич, почему у нас в школе