атуре любование романтикой беспризорщины.

Настороженность, с какой он читал повесть бывших беспризорников, вполне понятна.

Но не надо забывать, что «Педагогическая поэма» была итогом долгого опыта 
воспитательной работы, а «Республику Шкид» написали юноши, только что 
покинувшие школьную парту.

И все же им удалось нарисовать правдивую и объективную – «добросовестную», по 
выражению А. С. Макаренко, – картину, выходящую далеко за рамки школьного быта.

В этой повести со всей четкостью отразилось время. Сквозь хронику «Республики 
Шкид» с ее маленькими волнениями и бурями проступает образ Петрограда тех 
суровых дней, когда в его ворота рвались белые и в городе было слышно, как 
«ухают совсем близко орудия и в окошках дзинькают стекла». И даже после того 
как был отражен последний натиск врага, улицы городских окраин еще были опутаны 
колючей проволокой и завалены мешками с песком. Город, стойко выдержавший 
блокаду, только начинал оживать, приводить в порядок разрушенные и насквозь 
промороженные здания, восстанавливать заводы, бороться с голодом и спекуляцией. 
Но черный рынок – толкучка – все еще кишел всяким сбродом – приезжими 
мешочниками, маклаками, продавцами и скупщиками краденого. И среди этой кипящей,
 «как червивое мясо», толпы шныряли бездомные или отбившиеся от дома ребята, с 
малых лет проходившие здесь школу воровства.

В лихорадочной суете толкучки металось и судорожно дышало обреченное на гибель 
прошлое.

Работая над своей книгой, молодые авторы понимали – или, вернее, чувствовали, – 
что без этого фона времени их школьная летопись оказалась бы куда менее 
серьезной и значительной.

Но, в сущности, не только в повести, а и в самой школе, о которой идет в ней 
речь, можно проследить явственные приметы времени. В Шкиде, как и за ее стенами,
 еще боролся отживающий старый быт с первыми ростками нового. И в конце концов 
новое одержало верх.

Об этом убедительно говорят сами же питомцы Шкиды.

Вспомним письмо Цыгана и его же слова, сказанные в то время, когда он был уже 
не шкидцем и не учеником техникума, а взрослым человеком, агрономом совхоза: 
«Шкида хоть кого 
исправит!»
Встречи бывших шкидцев, пути которых после выпуска из школы разошлись, чем-то 
напоминают «лицейские годовщины», хоть буйная, убогая и голодная Шкида так мало 
похожа на Царскосельский лицей.

Встречаясь после недолговременной разлуки, молодые люди, уже вступившие в жизнь,
 с интересом оглядывают друг друга, как бы измеряя на глаз, насколько они 
изменились и повзрослели, сердечно вспоминают отсутствующих товарищей, свою 
необычную школу и ее доброго, чудоковатого руководителя, которого в конце 
концов успели узнать и по-настоящему полюбить.

Если бы деятельность этой школы была и в самом деле всего только 
«педагогической неудачей», ее вряд ли поминали бы добром бывшие воспитанники.

Но, пожалуй, еще больше могут сказать о Шкиде самые судьбы взращенных ею людей.

Недаром пели они в своем школьном 
гимне:
		Путь наш труден и суров,
		Много предстоит трудов,
		Чтобы выйти в 
люди…
Среди бывших питомцев Шкиды – литераторы, учителя, журналисты, директор 
издательства, агроном, офицеры Советской Армии, военный инженер, инженеры 
гражданские, шофер, продавец в магазине, типографский наборщик.

Это ли педагогическая 
неудача?
Однако заслугу перевоспитания бывших беспризорных и малолетних преступников 
нельзя приписать целиком ни Викниксору (хоть он и вложил в это дело всю душу), 
ни лучшим из его сотрудников. Никакими усилиями не справились бы они с 
непокорной, разнохарактерной и в то же время сплоченной Больницей, если бы на 
нее одновременно не влияли другие – более мощные – силы.

О том, что именно сыграло решающую роль в судьбе шкидцев, можно узнать, 
прочитав один из рассказов Л. Пантелеева.

Этот рассказ, носящий заглавие «Американская каша», написан в форме открытого 
письма к бывшему президенту Соединенных Штатов Гуверу, основателю АРА – 
Ассоциации помощи голодающим.

Обращаясь к президенту, Л. Пантелеев 
говорит:




«…Я в то время не был писателем. Я был тем самым