ставился на него. Григорий набрал в легкие побольше воздуха и, 
выпучив глаза, рявкнул 
еще:
– Над князем куражиться?!! У последней черты, можно сказать, стоим! Разменяли 
Русь, мать 
вашу!!!
Ноги у богатырского коня окончательно подкосились, и он тяжело плюхнулся наземь.

– Да ладно, брось орать-то, – примирительно заговорил вынужденно спешившийся 
Илья. – Чего 
надо-то?
Однако Григорий раздухарился и, видать, в сердцах о цели своего прибытия 
запамятовал:
– Чего надо?! – продолжал он грозно кричать. – А если даже и ничего, тогда 
что?!!
Илья призадумался, но промолчал. Тут вовремя встрял Владимир. Опосля гришкиного 
рыка голос его казался тоненьким и слабеньким, хотя и кричал он, пытаясь попась 
тому в 
тон:
– Лечить Забаву будем, или 
как?!
Илья глянул на него, презрительно поморщился, но тут князя подхватил 
Григорий:
– ИЛИ КАК?!! – рявкнул он с присвистом.

Илья почесал шлем.

– Вот это да, – сказал он, – вот это я понимаю. Глас народа. Проходите, чего уж 
там. Или мы – нехристи какие, не понимаем?.. Дело-то семейное...

Григорий и Владимир чинно проследовали через границу. Князь с уважением 
поглядывал на своего спутника.



...Обезумевший от горя Добрыня сидел перед постелью жены, время от времени 
роняя на дубовый пол скупую мужскую слезу.

Войдя в покои, Владимир остановился в нерешительности. Григорий же протопал 
прямо к постели и приказал 
безаппеляционно:
– Очистить 
помещение!
– Ты кто таков? – подпрыгнул от неожиданности Добрыня.

– Лекарь это, Добрынюшка, лекарь, – успокоил его Владимир. Из народа человек. 
Святой, ежели не врет. Обещался зазнобу твою на ноги поставить.

– Пущай ставит, ежели обещался, – согласился Добрыня. – А не поставит, пусть на 
себя пеняет.

– Очистить помещение, – неприятным голосом повторил Григорий. – И ты, князь, 
тоже, между прочим, выйди, а то, не ровен час, на тебя хворь перекинется.

– Пошли, пошли, Добрынюшка, – заторопился князь и потянул богатыря за рукав.

– Да как же я жену свою... в спальне... с мужчиной... – начал Добрыня 
неуверенно, но Владимир тут же инициативу 
перехватил:
– Да ведь старец он уже, Добрыня. Святой, тем более. А медицина, брат, дело 
темное, разумению нашему не подлежит...

Наконец, князь выволок богатыря из комнаты, и Григорий с Забавой остались 
наедине. Григорий откашлялся и произнес в подрагивающую от рыданий 
спину:
– Ну, сказывай, красна девица, что у твоей болезни за 
симптомы?
Забава прекратила рыдать, обернулась, села на кровати, поджав под себя ноги, 
утерла слезы, улыбнулась во весь рот и 
ответила:
– А ты – страшненький, дядька. Лохматенький. Я страшненьких люблю. – И она 
озорно подмигнула. – Вот и Тугарин у меня был – такая страхолюдина, глянешь, 
дух захватывает. А я его люби-и-ла, – вновь принялась она размазывать по щекам 
слезы. – Страшный, зеленый, чашуйчатый, – шмыгая носом, продолжала Забава 
мечтательно. – Не то что этот, – презрительно кивнула она на дверь. – Розовый, 
гладкий, словно девка красная, аж потрогать противно! Еще и Добрыней кличут... 
добрый, значит. Бр-р! А Тугарин – злой был! Решительный! Настоящий мужчина. Ты, 
дядька, тоже злой, по глаз