еловека сидит.

– А сережки Василисины тут при 
чем?
– Для излучателя транслятора необходимы были две пластины из венерианского 
минерала «призмалита». Именно из этого камня и именно такой формы и были серьги 
моей бывшей сокурсницы Василисы...

– Так это что же теперь на Руси-то делается?! – встрепенулся Иван. – Богатыри 
теперь – не богатыри, сапоги – не скороходы, а Марья моя – не 
искусница?!
– Точно, – подтвердил Кащей.

– Ох вы бедные, да несчастные – люди русские!.. – запричитал Иван, – Как 
живется-то вам нынче тягостно! – он поднял блестящие от слез глаза на Кащея. – 
Ведь по себе чувствую... Глянь на басурманов-то этих – кивнул он на Кубатая со 
Смолянином, – им что поле, что не поле – все едино, а у меня, человека исконно 
русского, словно лопнуло что внутри...

– Это кто, вы что ли – человек исконно русский? – поднял брови Кащей. – Иван 
Иванович, милый, вы ж негр 
чистокровный!
– Да я... да за такие слова!... – аж запыхался Иван от возмущения.

– Вот, извольте сами убедиться – протянул Кащей Ивану зеркальце.

Тот уставился на отражение. Все – как обычно: кудри по-русски вьются, нос – 
по-русски вздернутый... Вот только черное все, черное!.. И волосы, и кожа!...

– Это сажа, сажа въелася, – слабо крикнул Иван в оправдание, да тут же и 
заплакал от неубедительности своих слов.

– Брось кручиниться, Ваня! – попытался упокоить его добрый Кубатай, – главное, 
дух у тебя русский. Вон, Пушкин Александр Сергеевич тоже был негр немножко, а 
его до сих пор помнят – как великого русского поэта...

Иван только всхлипнул горестно в ответ. Тогда Кубатай высказал другой 
успокоительный 
довод:
– Известно, что русская нация тем испокон и сильна была, что все лучшее от 
других в себя вбирала да впитывала. Вот, к примеру, писатель французский Дюма 
на Руси так популярен был, что чуть ли не за своего почитался, а некие Жуки, 
музыканты англицкие, любы всякой душе русской были... И вообще, говорят, каждый 
второй русский – евреем был, и ничего, стояла Русь-матушка!..

Но Иван все причитал 
безутешно:
– Пресвятая Богородица, как же теперь жить-то я буду?.. Да что я? Как 
вообще-то?!!
Тут, вроде бы, и сказке конец.




ПОСЛЕСЛОВИЕ, ИЗ КОТОРОГО ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫЙ ЧИТАТЕЛЬ УЗНАЕТ, ЧТО ВЕСЕЛЕЕ БЫЛЬ 
ДЕЛАТЬ СКАЗКОЙ, ЧЕМ СКАЗКУ – БЫЛЬЮ, А ЧИТАТЕЛЬ ПЫТЛИВЫЙ – МОРАЛЬ ИЗВЛЕЧЬ 
МОЖЕТ

Ан нет. Проплакавшись, Иван-дурак тяжело вздохнул и с ненавистью посмотрел на 
свою пухлую черную руку. Негр! Негр! И никуда от этого не деться. Кончилась 
Русь-матушка, и кончил ее он, вот этими самыми пухлыми черными ручками.

Всхлипнув, Иван утер слезу и посмотрел на мудреца. Тот понимающе кивнул и 
продолжил 
успокаивающе:
– Что тебе сказать, негр... Точнее – афрорусич, или черный русский. По опыту 
забытых цивилизаций прошлого предположу, что эти названия для тебя будут менее 
обидными.

– Менее, – вздохнул Иван-дурак. – А все равно – тяжко...

– Не кручинься, афрорусич Иван-дурак. Русь ваша все равно останется, будет тут 
заповедник фольклорный, как и раньше. Наедут мудрецы, такие же, как и я.

Кубатай вдруг замолчал. И в голове Ивана мелькнул луч света... то есть, надежды.

– Кубатай-Кубатай, – вкрадчиво сказал он. – Как обидно, что Русь для всех 
мудрецов станет открыта. Так бы ты в памяти народной остался, былины бы о тебе 
слагали, богат