шь по 
той нити, заберешься на дуб, там – яйцо. В яйце – сережки Василисы, а к ним 
игла припаяна. Ту иглу отломи, в ней смерть Кащея.

– Ясно, – сказал Иван. – Гапон, Гапон... И умом тебя Бог не обидел, и хитростью.
 Что ж ты язва такая, по 
характеру?
И с этими словами Иван вышел, оставив Гапона в полном недоумении.



...Быстро нашел Иван комнатку заветную, где Кащей держал вещи премудрые. Похожи 
они были на сундуки железные, светящимися каменьями разукрашенные. Гудели да 
шумели, огоньками помаргивали. А из самого большого сундука нить волшебная 
тянулась, из медной проволоки скрученная да резиной обмотанная.

Пошел Иван по нити, да и вышел к огромному дубу. Был тот дуб в сто сажень 
вышиной, облака за его верхушку цеплялись, ручьи да речушки меж корней 
извивались. Засучил Иван рукава да и полез на дуб.

Долго ли, коротко ли, а добрался он до самой вершины. Оглянулся – лепота! Всю 
Русь-матушку с дуба видно. И стольный Киев-град, и Муром родной, и иные селения,
 помельче размером. Вон Змей Горыныч летит, вон богатырь за чудом-юдом гонится. 
Вон, на неведомых дорожках, следы невиданных зверей...

А вот и яйцо, из хрусталя хитро сделанное. В яйце – сережки Василисины – 
пластиночки синенькие в виде лепесточков. Между ними – игла серебряная, к 
которой нить волшебная припаяна.

– Вот и конец твой, Кащей, – сказал Иван добродушно. Уцепился двумя пальцами 
левой руки за дуб, а правой рукой как дал по яйцу! Треснуло оно и разбилось. 
Схватился тогда Иван за иголку – а та колется, огнем жжет! Сопротивляться 
вздумала! А вместе с тем почувствовал Иван, как из иглы в него силушка 
несметная вливается.

Рассмеялся Иван смехом веселым, дурацким, да и переломил иглу между пальцами. 
Только искорки синие заплясали...

И случилось тут с ним что-то неладное. Ослабли вдруг руки-ноги богатырские, 
меч-кладенец к земле потянул. Змей Горыныч, мимо пролетавший, каркнул испуганно,
 да вороной средних размеров обернулся. Чудо-юдо, за которым вдали богатырь 
гнался, дикобразом предстало. Заорал Иван дурным голосом, не со страху, а с 
удивления. И полетел вниз с дуба высокого, навстречу верной погибели.

Только и дуб внезапно вниз стал расти. Превратился в пальму обычную, высоты 
невеликой. Упал вниз меч богатырский, а на него Иван сверху шмякнулся. Да так 
больно! Вся стойкость богатырская куда-то 
делась!
Встать попробовал – а кладенец к земле-матушке тянет. Пришлось отвязать себя от 
меча, да и оглядеться вокруг.

А вокруг чудеса творились диковинные. Дубы да ивы в пальмы и манговые деревья 
превращались! Буренушки в отдалении пасущиеся, буренушками остались, а вот бык, 
что их крыть готовился, носорогом обернулся! Кладенец, на земле валявшийся, 
скукожился и железячкой заковыристой обернулся, той самой, что Кейсеролл 
мумми-бластером прозывал. А на душе-то как стало! Скучно да обыденно. Тоска, 
хоть волком вой. Посмотрел Иван на дворец Кащеев, а тот вдруг превратился в 
серое здание, в коем всего чудес, что окна огромные, из хорошего стекла 
сделанные. А над дверью вывеска, на русском и еще каких