, 
бормоча про себя: «одного достаточно...» В течении пяти минут он освободил: 
Ивана-коровьего сына, Ивашку, Иванко, Фэт-Фрумоса, Сослана, Кобланды-батыра, 
Корвина и Манаса.

Слегка смущенный таким изобилием, Иван осторожно открыл дверь следующей темницы.
 По ней бродил восточного вида юноша в тюрбане, развевающихся штанах и белой 
рубашке. Время от времени юноша подпрыгивал и толкал ладонями потолок.

– Ты кто? – ошалел Иван. Но в этот миг в потолке вывалилась плита, звонко 
расколовшаяся о тюрбан незнакомца, и тот его вопроса не услышал. Подпрыгнул, и 
скрылся в открывшейся в потолке дыре.

– Не иначе, принц персидский, – рассудил Иван и сел передохнуть. От впечатлений 
гудело в голове. А так было тихо, узники уже смылись, лишь в подпертой булавой 
камере бесился самозванец.

– Ладно, кончаем осмотр, – решил Иван-дурак и направился к последней камере, 
приговаривая: – Темницы рухнут, и свобода вас встретит радостно у входа, и 
братья ключ вам отдадут... Хотя какой ключ, темницы-то уже рухнули... Эй, кто 
здесь 
сидит?
Последняя камера разительно отличалась от остальных. Здесь было чисто и уютно, 
на стене висело блюдечко, по которому каталось наливное яблочко, создавая 
изображение голых девок, купающихся в пруду. На застеленной шелковыми 
простынками кровати сидел поп Гапон и жрал бананы.

– Вот ты где, гад! – заорал Иван, выхватывая кладенец. – Предатель! Россию, 
мать твою, продал! А ну отдай 
банан!
Вырвав изо рта Гапона недожеванный банан, Иван нервно съел его и 
сообщил:
– Ну все. Готовься к смерти. «Отче наш» прочти, или что там полагается, покайся 
как следует...

– Иван, Иван, успокойся, – затараторил Гапон. – Я ж и сам пленник горемычный, 
Кащеем в застенки посаженный.

– Видали мы таких пленников! – мрачно сообщил Иван. – Блюдечко цветное в камере,
 бананы свежие... дай еще один!.. простынки чистые. 
Убью!
– Иван, отпусти душу на покаяние, – зарыдал Гапон. – Не марай светлый праздник 
победы над Кащеем моей кровью 
грязной!
– Не паясничай! – оборвал его Иван. – За что в немилость Кащееву попал? 
Говори!
Гапон вздохнул, встал на колени, и 
прошептал:
– Честность меня подвела. Был я у Кащея в советничках, неплохой оклад имел, раз 
в квартал премиальные обещаны были. Да вздумал на днях Кащей дать мне на 
прочтение свои былинки юмористические, боянов да богатырей высмеивающие. 
Прочитал я их, да и скривился. Чушь собачья! И дернул меня нечистый записать в 
дневничке для памяти: «Кащей парень хороший, но пишет всякое говно. Надо 
сказать ему об этом, но помягче, поделикатнее...
»
– Ну? – заинтересовался Иван. – Что, не сумел 
сминдальничать?
– Кащей, падла, шмон устроил! – теряя всю интеллигентность заорал Гапон. – Мой 
личный дневник прочел! Вот и посадил в 
камеру!
– Смягчающих обстоятельств не нахожу, – заявил Иван, поигрывая кладенцом. – 
Быть по моему. Рубить тебе голову хитрую...

– Не губи, Иван! – завопил Гапон. – Я тебе тайну Кащея открою! Где он сережки 
Василисины прячет, да где смерть 
его!
– А ты откуда знаешь? – поразился Иван, пряча меч.

– Да, как-то дневник Кащея под руку подвернулся... – смутился Гапон. Иван 
погрузился в раздумья. Наконец 
изрек:
– Значит так. Ты не предатель, ты хуже. Ты Гапон. Убивать не буду, коли тайны 
великие откроешь. Но и назад в Киев дороги тебе нет. Убирайся с Руси к половцам.

– Уберусь, уберусь, надоела эта Русь, – просветлел лицом Гапон. – Значит так. 
Есть у Кащея комнатка заветная, в подвале схороненная. Там вещи премудрые стоят,
 гудят да светятся. Нить волшебная от них к дубу высокому тянется. Пойд